Евгений Гущин - Правая сторона

Родиной своей я считаю не туркменский городок Керки, где родился в 1936 году, но который не помню, а деревеньку Аю, на Алтае, куда после моего рождения вернулись отец с матерью. Здесь прошло мое детство.

Ая невелика. Она и сейчас насчитывает десятка три бревенчатых домов, а раньше была и того меньше. Стоит деревня на берегу Катуни, реки быстрой и широкой, пробившей себе русло в скалах. Скалы везде: даже на середине реки, вспарывая белесую, цвета разбавленного молока воду, торчат каменные клыки, а то и острова, высокие, как корабли. И на них — сосны, ели, кусты розового в майские дни маральника.

От берега к берегу перекинут толстый стальной канат, по нему скользит блок парома, на котором перевозят даже автомашины и тракторы, по нескольку штук сразу. Катунь страшна, особенно по весне. Бывает, что и рвет канат. На совести неумолчно шумящей до крепких морозов реки много жертв.

Пожалуй, ничто не отличало бы Аю от других таежных сел, если бы не знаменитое Айское озеро поблизости. Круглое, как блюдо, оно окаймлено высоченными скалами и лесом. Вода удивительно прозрачна и тепла, а глубина — жуткая.

Сейчас на берегу этого редкого по красоте озера Дом отдыха. А в войну и в послевоенные годы, когда мы там жили, был колхоз, где моя мать работала бухгалтером.

Малолюдно было в Ае, как сейчас понимаю, глухо. Новости сюда приходили с большим опозданием. Ни радио, ни электричества. Летними вечерами жители собирались у нас или еще у кого-нибудь и рассказывали разные страхи: про чудовище, которое, якобы, живет в озере, про медведей, волков. Волков там на самом деле было много. Зимой они, в сумерках, безбоязненно заходили в деревню, уносили из хлева овечек, заглядывали в окна домов.

Мы с мальчишками рыбачили на Катуни, а также на озере, где водились жирные лини, ходили в тайгу за слизуном и колбой, разновидностью дикого чеснока, выкапывали и ели желтые луковицы саранок, лазили в таинственные сырые пещеры, которых в скалах множество.

Раздолье нам было! Сколько лет прошло с тех пор, сколько других мест довелось мне повидать: и Байкал, и Иссык-Куль, и Телецкое озеро, и Тянь-Шань с поднебесными вершинами и голубыми елями, где проходили мои альпинистские маршруты. Видел лотосовые озера Китая, видел Жемчужные горы Кореи, но прекраснее родных мест не встретил. Ая в памяти сидит крепко, каждый год бываю там и тянет меня туда невыносимо.

Из Аи мы переехали в Бийск, оттуда в Алма-Ату. Многие в пятидесятые годы уезжали из Сибири в теплые места, где, казалось, прожить легче уже хотя бы потому, что не надо расходоваться на зимнюю одежду. Да и фрукты. А нас у матери было четверо. Отец вернулся с войны, но жить с нами не стал, так что нам приходилось очень трудно. И мы уехали. Что касается фруктов, то я, хотя и прожил в Казахстане почти двадцать лет, не полюбил их. Мне не хватало таежной колбы, не хватало саранок, самой тайги. Аи не хватало, и заменить их ничто не могло.

В Алма-Ате у меня появились три увлеченья: стал писать стихи, которые, конечно же, были об Ае, рисование и авиация. Авиацию любил, пожалуй, больше всего. У меня и сейчас вздрагивает сердце, когда вижу самолеты. Но после семилетки я, собрав свои немудреные пейзажи, сдал их вместе с документами в художественное училище. Почему — до сих пор гадаю, ведь стать художником я не мечтал.

И тут ко мне приходят товарищи по аэроклубу — авиамоделисты.

— Поступаем в училище гражданской авиации. Пошли с нами.

В художественном училище взглянули на мои картины и сразу вернули документы, рассудив, что искусство потеряет немного. Но и в училище гражданской авиации мы не поступили. Там нас успел перехватить военный летчик и увел в военкомат, где нам предложили школу ВВС. Мы были в восторге.

Стали проходить медкомиссию, и тут выяснилось, что у меня не стопроцентное зрение. Какой это был удар для меня!..

Вернулся домой и пошел на завод. Работал токарем. Одновременно учился в вечерней школе, горе свое изливал в стихах. И когда закончил десятилетку, поступил в Алма-Атинский педагогический институт, на литературный факультет.

Но и учителя из меня не вышло, увлекся журналистикой. После института уехал работать в городскую газету Экибастуза, где знаменитые угольные разрезы, оттуда меня взяли в краевую комсомольскую — «Молодой целинник», выходящую в Целинограде.

«Молодой целинник» дал мне очень многое. Ведь во время целинной эпопеи это была одна из лучших молодежных газет страны. В ней работали опытные журналисты из Москвы, Ленинграда, Свердловска. Не представляю, что бы я смог написать, не будь я в «Молодом целиннике», не учись у талантливых ребят, многие из которых стали известными журналистами. Я вспоминаю их с благодарностью.

В 1965 году я снова вернулся на Алтай, стал работать в краевой комсомольской газете «Молодежь Алтая». Часто ездил в командировки по родным местам. Не мог насытиться, не мог нарадоваться встречей с родным краем.

Писал очерки, расцвечивая их художественным вымыслом, так что самому непонятно было, что же это. Если это очерки — им недоставало документальности. Если рассказы — не хватало художественности. И здесь, на Алтае, появились у меня первые рассказы, к ним я тянулся все больше.

В 1969 году краевое издательство выпустило мою первую книжку — сборник рассказов «Чепин, убивший орла». О лесниках, егерях, охотниках. Потом я уехал в тайгу, работал помощником лесничего в заповеднике, там возник у меня замысел повести о людях тайги, об их нелегкой жизни, о том, как они берегут, сохраняют природу для будущих поколений.

В последнее время у меня появились и другие, «нетаежные» темы, но неизменно одно: пишу о людях Алтая, о тех, кого люблю и знаю, пишу о родной земле.

Зимой из Аи я привожу веточки маральника. Ставлю в воду и через несколько дней распускаются крупные розовые цветы. О чем бы я ни писал, они мне всегда помогают.

Е. Гущин

После обеда в Полуденное приплыл с кордона Черный мыс лесник Кугушев. Он зашел в контору заповедника и рассказал директору, что поутру на его, кугушевском, берегу был кто-то чужой. Кугушев вышел поить коня (он не преминул уточнить, что собирался ехать в верхнюю тайгу чистить тропы, — пусть новое начальство знает его старание) и с безлесого взгорка возле дома увидел, как от дальней оконечности мыса, от летника, куда обычно отпускал казенного коня на вольную траву, отошла лодка.