Евгений Гущин - Правая сторона

Рытов это сразу же обнаружил. Не рассердился. Внимательно поглядел на помощника слегка прищуренными зеленоватыми глазами и покачал головой. Он обычно отмечал промахи помощника незлыми усмешками, и Артем не обижался. Вот и на этот раз Иван произнес любимое:

— Еро-пла-ан…

В это слово лесничий умудрялся вкладывать, в зависимости от ситуации, множество значений и оттенков. Оно могло прозвучать ласково, а то и с укором, как сейчас. Но уж лучше так, чем длинные поучения.

Ровно в пять Артем отложил в сторону паспорта и поднялся. Никогда раньше он не торопился уходить домой. Кто его там ждет, один Норд? А тут заспешил.

Иван искоса наблюдал за ним, курил сигарету, держа ее по таежной привычке в кулаке. Перед ним лежала пачка бумаг.

— Ну, ладно, пойду я, — сказал Артем и в нерешительности стал сдувать пылинки со стола.

— Ага, давай, — разрешил Иван, глядя на него, как казалось Артему, значительно, словно догадывался, куда направится сейчас его помощник.

И Артем мучался, не в силах уйти. Иван нравился Артему. Нравилась его сухая стремительная фигура, худощавое остроносое лицо, очень живое, умное, и теперь Артем чувствовал неловкость перед Иваном…

Лодка шла ходко, оставляя далеко позади узкий пенный след, и, судя по времени, бухта, о которой рассказал ему Матвей, должна быть рядом.

Артем сбросил газ, правил ближе к берегу, скальными обрывами нависавшему над черной водой. Далеко вверху темнели кедры, затаившиеся, угрюмые.

Показался узкий заливчик, в глубине его каменные ворота вели в бухточку. Место Артему понравилось: тихое, малозаметное с расстояния. Он заглушил мотор, сел на весла. Стараясь не греметь уключинами, погнал лодку в бухту.

Грести вскоре стало неудобно. Концы весел скользили по торчащим из воды острым камням, сдирали с них бурые хлопья водорослей. Тогда он одно весло убрал, другим отталкивался.

Проход постепенно сужался. Скалы уже нависали над самой головой, черны и мокры. Одуряюще пахло папоротником, гнездящимся в расщелинах. Скользкие, красноватые листья бадана задевали лицо, Артем вздрагивал от их прикосновений.

Под днищем натужно заскрипело, и лодка встала. Артем поежился, представив, что с ним станет, если вылезет на скользкие камни, возле которых круто начиналась глубина. Он вынул из уключины весло, попробовал столкнуть лодку с камня, но безуспешно, та засела прочно, будто клин.

В изнеможении опустился на скамейку, посмотрел наверх, и ему почудилось, что сидит он на дне глубокого колодца, а вокруг, будто оседая, потрескивает каменная толща. Недостает лишь громкого крика, резкого удара веслом, чтобы все это, глухо громыхнув, свалилось на него, погребло в каменной могиле.

«Что это я… Уж мерещиться начинает».

В лодку с черных стен звонкими струйками стекала вода. В выси ровно шумели кедры. Лодка вдруг стала покачиваться, и что-то постукивало возле борта.

Артем опомнился и выглянул. Там плавало уроненное весло. Поймал одной рукой, другой зачерпнул в ладонь воды, плеснул в лицо. Стало легче.

Теперь только до него дошло, что там, за кормой, в светлом проеме бились волны и порывы ветра влетали в расщелину.

«Северянка», — ужаснулся Артем. Об этом ветре ходили рассказы один страшнее другого, и надо было срочно пробиваться в бухту, иначе волны расшибут лодку.

Балансируя руками, Артем перебежал на нос, ухватился за свисающий куст маральника, потянул на себя. Корни не выдержали, и он долго протирал рукавом штормовки глаза, засыпанные землей и песком, как слепой шарил по стене, царапая руки о жесткий лишайник. Пальцы противно дрожали и цеплялись за малейшую шероховатость.

Все же ему удалось дотянуться до кустика дикой карликовой акации. Сначала в пальцах были только мягкие листочки, но Артем, рискуя свалиться в воду, перебирал пальцами, захватывая в ладонь слабые ветки все дальше, тянул к себе гибкий стволик. Кожу обожгла боль: вонзились иглы. Но он не отпускал, а когда понял, что акация крепка, потянул на себя.

Лодка чуть продвинулась, чиркая днищем о камни. Теперь ему помогали волны. Они равномерно били в корму, и Артем приноравливал свои рывки к их ударам.

Ему удалось еще ухватить крепкий куст, и он снова, не замечая боли, подтягивался, пока скрежетанье под днищем не замолкло. Лодка легко, освобожденно пошла вперед, подгоняемая волнами.

Стоя на носу, грязный и мокрый, с залитыми потом глазами, Артем разглядывал бухту. Впереди светлела узкая песчаная полоска меж камней, как раз, чтобы причалить. Со всех сторон ее теснило серое и черное каменное нагромождение, поросшее низкими кустами крыжовника, акации, Перевитое свистящими травами.

И все это уходило вверх. Уходило круто, опасно, куда нужно карабкаться и Артему. Там — тайга, там — тропа, помеченная на карте лесничества как конная.

Лодка ткнулась в песок. Артем спрыгнул, подтянул ее повыше, чтобы не достали волны, полез в карман за сигаретами и увидел, что руки кровоточили и все еще дрожали, но боли он не слышал и на кровь глядел непонимающе, будто кровь не его.

Он закурил и сел на сухой теплый песок.

Снова рванул с озера ветер. Закрутил вихрем, стеганул по лицу песком. Первые капли дождя тяжело ударили по штормовке. Артем несколько раз торопливо затянулся сигаретой и бросил в воду. Понял: надо до тропы добраться, пока трава и камни сухие, пока склон не размыло ливнем.

Из багажника лодки выкинул рюкзак, отшвырнул в сторону ненужные удилища, собрал одностволку, переломил, вогнал в ствол патрон с заводской турбинной пулей, щелкнул замком. С ружьем стало спокойнее.

Сначала продвигался сравнительно быстро, идя серпантином. Кусты ему и тут помогали. Но на самой середине склона — не ниже и не выше — застал дождь, крупный, резкий.

Сапоги скользили по траве, не находя опоры, на камень нельзя ногу поставить — срывалась. Одно спасенье — хвататься за кусты и ползти на коленях, прижимаясь к склону, чтобы не потерять равновесие. Вниз Артем смотреть боялся — могла закружиться голова. Да и пути назад все равно не было.

Не поверил, когда пальцы стали цепляться уже за тонкие стволы осин. Место начиналось пологое, однако Артем все еще полз на коленях, боясь встать во весь рост. Казалось, сразу качнет назад, к обрыву, где звенит под дождем и ветром гулкая пустота. Лег под кедром, обнял обнаженный крученый корень. Уловил тонкий запах смолы. «Ничего, три километра по берегу — раз плюнуть. Самое страшное позади…», — успокаивал себя Артем.

Тропка нашлась сразу.

А дождь все сыпал и сыпал, казалось, что на всем белом свете нет осколка голубого неба, есть только промозглая серость над головой и нескончаемый проливной дождь.

Скучна тайга в непогоду. Без солнца все обесцветилось, поблекло. Даже крученые лепестки саранок из розовых стали серыми, как небо. Многоцветье вылиняло, будто дождь смыл краски. И вместе с красками исчезло все живое.