Раиса Белоглазова - Ритка

Уроков в эти дни никто не готовил, объяснили: «Негде. В спальне-то у нас, сами знаете…» Маргарита смотрела на это сквозь пальцы, говорила:

— Ничего, потом наверстаем! Работают же. Ведь могут, а?

Группа маляров колдовала над своими спальнями почти десять дней, зато одна комната напоминала у них теперь подводный грот — изумрудно-зеленоватая с белоснежным потолком, другую отделали густой лазурью с золотыми звездами. Комнаты казались теперь меньше, стали по-домашнему уютнее.

Швеи просто побелили свои спальни, окрасив стены гуашью Цвета топленых сливок, но, осмотрев спальни маляров, снова принялись за дело…

Конечно, как только в комнатах изменились стены, были вымыты окна, на глаза вылезли отвратительные коричневые тумбочки. Кровати были еще ничего, спинки никелированные, а вот эти тумбочки…

— Серафима Витальевна, это же позор, — ныли девчонки, — это ж в каком веке было — такие тумбочки?

— Они правы, — горячилась в учительской Серафима. — Алексей Иванович, дайте мне денег, ну, что хотите с меня спрашивайте!

В каждую спальню поставили пока по два платяных шкафа, а для предметов личной гигиены повесили настенные шкафчики, оклеенные кремовым пластиком. Девчонки стали требовать еще люстры, но вместо люстр Серафима привезла тюки гардинной ткани. В одних спальнях повесили льняные, в других из штапеля. Только в столовой, которую побелили без всяких затей — белым, Серафима распорядилась повесить шторы из утяжеленного шелка сиреневого цвета.

Теперь Королевой уже без труда удалось сколотить бригаду добровольцев для отделки комнаты отдыха. Их набралось даже больше, чем нужно. После побелки комнату закрыли на ключ. Время от времени Серафима привозила в нее что-то, упакованное в бумагу, но никого туда не пускала.

Комната оказалась готова только к Новому году. К ее открытию собрались все, сгрудились в коридоре, в соседних помещениях. Серафима распахнула белые створки двери и отошла в сторону, вглядываясь в лица.

Комнату отдыха пробелили на несколько рядов, потом стены окрасили в теплый розовато-кремовый цвет. Во весь пол теперь расстилался зеленый палас. А вся комната оказалась поделена на небольшие уютные уголки: в одном два кресла и низкий столик перед ним, а на столике шахматы. В другом небольшой письменный стол для тех, кто захочет написать письмо. Уголки отделены друг от друга стенками вьющихся растений. У кого только ни выпрашивала Серафима эти горшки с зелеными прядями! Перед телевизором с десяток низких мягких стульев, девочки потом узнали, что они называются пуфами.

В комнату не входили, толпились у входа, кто-то объяснил Серафиме:

— Нельзя. В обуви-то. По ковру.

Этому голосу отозвался другой, откуда-то из середины:

— Чего нельзя-то? Все равно затопчут. И растащат все, поломают.

В глазах Серафимы плеснулась ярость.

— Ну, вот что! Все это ваше, значит, вам самим и беречь. Нет, запирать не будем. Зачем мы тогда все это оборудовали? Пускать пыль в глаза гостям?.. Ежедневно будет назначаться дежурный…

Понимая, что нужно ковать железо пока горячо, Серафима успела еще привести в порядок и актовый зал. Остальные же комнаты школьного здания, в том числе и классы, стояли пыльные; грязными остались и коридоры нижнего этажа в жилом корпусе. Трудиться систематически, изо дня в день девочки еще не умели.

Уборку заканчивали с трудом, растянув еще на два месяца, уже при новой заместительнице директора по хозяйственной части. Он все присматривал мужчину, да так и не присмотрел… Около двадцати лет Мария Матвеевна проработала кастеляншей при большой больнице на Урале. Похоронила там мужа и переехала сюда, в Сибирь, к единственной дочери. Она и работать умела, и с девочками сразу поладила. Выдержанная, уравновешенная, брала их тем, что никогда не повышала голоса, а справедлива была до строгости.

Учителя редко расходились по домам сразу после занятий. Маргарита чаще всего оставалась поразмыслить еще над своими ведомостями, Майя проверяла тетради или подбирала материал к факультативным занятиям, Серафима, та и вовсе уходила домой позже всех. Только из мастеров редко кто появлялся в эти послеобеденные часы в учительской, у них как раз начинались занятия. Но нет-нет да заглядывал и кто-нибудь из них, зная, что в это время в учительской можно застать директора. Чаще других в дверях показывалась высокая сухопарая фигура мастера малярных мастерских Максимыча. Мастер по обыкновению присаживался на первый стул от двери, а иногда и вовсе не садился, застывал в дверях, опершись плечом о косяк. Видимо, и его увлекали эти разговоры об очередных событиях в училище, о проблемах воспитания. То ли потому, что все срочные дела к этому времени так или иначе разрешались или уже начинала сказываться усталость, говорили без привычной спешки, не перебивали друг друга.

Копнин не появлялся в учительской лишь в тех случаях, когда случалась какая-нибудь запарка. Нередко прихватывал с собой свежие номера «Комсомольской правды», «Литературной газеты». Но о чем бы ни заходил разговор в учительской, он все равно сводился к одному: как скорее и лучше «выпрямить» ту или иную из девочек.

Маргарита, конечно, судила обо всем прежде всего как историк:

— Не понимаю, как можно жить, не задумываясь, а что было до меня? Кто я и для чего? А вот они не задумываются.

Или:

— Любой урок, по любой дисциплине должен быть партийным, должен формировать мировоззрение.

— Доброта и нравственность — это ведь не одно и то же? — размышляла вслух Майя. — Вот Зоя. Девочка довольно ограниченная, но добрая, и это надежно охраняет ее от всего дурного.

Нет-нет да подавал голос Максимыч:

— Обучить-то я ее обучу. И как раствор готовить, и какой колер, кисть где какую надо. Только разве в этом задача? Обучить можно и медведя. Вон в цирке звери чего вытворяют, почище другого человека… Мне надо в ней интерес к работе пробудить, чтобы ее тянуло к делу-то. Тогда только труд не станет ей в тягость.

Рассуждения рассуждениями, а девчонки кого угодно могли вывести из терпения. И тогда он, Копнин, напоминал, чаще всего мастерам:

— От ума она это сделала?.. Стукни ее словом, чтобы ей стыдно стало. Или шуткой пройми. Смех порой сильнее слова действует.

Как бы то ни было, какие бы срывы ни случались, никто из этих людей не был равнодушен к своему делу, к девочкам. И это было главное. Значит, они были с ним заодно.

Однажды остались в учительской с завучем вдвоем. Поинтересовался у Маргариты здоровьем.

— Спасибо, — отмахнулась Маргарита. — Разве есть время о нем думать? Иногда только напомню себе: «Свалишься, кто твою девчонку на ноги поставит?» Мать уже сама нуждается в помощи.

Завуч откинулась на спинку стула, по-видимому, решив дать себе минутную передышку, проговорила доверительно: