Раиса Белоглазова - Ритка

— Вот ты как заговорил!.. Да, слушай, — он оживился и даже обернулся к Копнину всем туловищем. — Ты чего, спятил? Чего ты в ПТУ полез? Мне сказали, я и не поверил сначала.

Терпеливо ждал, пока Решетников выговорится а тот продолжал:

— Черт-те как у тебя мозги устроены! Мы свое сделали, навоевались, можем теперь и на что-то лучшее рассчитывать.

— Сидеть на печке и плевать в потолок, ты хочешь сказать? Это не по мне. Вот именно потому, что нам пришлось пройти через такое. С нас и спрос особый.

Решетников не возразил, но как-то сразу поскучнел и бросил взгляд на часы.

— Ты ведь, наверное, по делу? Что там у тебя? Ну, брат, где я тебе людей возьму? Для школ не хватает.

— Школы обойдутся. Нам нужнее.

— Не знаю, не знаю, — уже откровенно заторопился Решетников. — Обещать не буду. Сам понимаешь, люди на земле не валяются. Зайди, как-нибудь еще, — и поднялся из-за стола, давая понять, что спешит.

Вышел от Решетникова, постоял на холодном мартовском ветру. «Вот так-то, брат, и ты попал в бедные родственники! Теперь походишь, попросишь. Что ж с того, что это не для тебя самого? Для дела…» Подумал о Решетникове: «Пригрелся мужик в своем кресле, лишний раз не разбежится. Да и кто я теперь для Павла? Один из тех директоров, на которого он только что накричал».

Еще не зная, как поступит дальше, прошел по улице, поискал глазами автомашину с шашечками на боку. Назвал шоферу Динин адрес и опустился на заднее сиденье. Подумал: «Конфет бы взять, что ли?» Но не стал задерживаться у магазина, вдруг заторопившись, до тоски, до боли в сердце пожелав, чтобы Дина оказалась дома. Напомнил себе, успокаивая: «У нее же вечерняя работа…»

К Дине он так и не выбрался ни разу, но спектакли с ее участием просмотрел за зиму все. Вышел однажды, еще по осени, в один из самых трудных дней того периода из училища уже в седьмом часу вечера, выжатый усталостью, с каким-то тихим ожесточением в душе. Вроде бы и намерения такого не было, но поймал себя на том, что действует как по заранее обдуманному плану. Сошел с автобуса в центре города. От автобусной остановки до театра рукой подать. И все же пока добрался, до начала спектакля осталось всего лишь пять минут. Возле высоких дубовых дверей театра не было уже ни души. В ранних сумерках ярко светились шары матовых фонарей.

В опере он бывал за всю свою жизнь всего лишь несколько раз и то по случаю: как правило, после какого-нибудь актива. Нина Павловна оперу не любила, бывали с ней в драме.

В фойе театра было уже пусто, двери в зал закрыты. Но билет ему продали, и седая представительная женщина-администратор провела его не в зал, а в одну из незанятых лож.

Этот спектакль, оперу Мусоргского «Хованщина», он прослушал потом заново. В тот, первый раз, многое ускользнуло от внимания. Слишком уж далек был ему мир музыки, музыкальных образов, в котором жила и работала Дина. Постигал его не без труда, но со все нараставшей радостью. Если что и удручало, то лишь только то, что он так поздно открыл для себя еще и эту сторону жизни — оперное искусство. Теперь наслаждался, отдыхал. И неожиданно для себя обнаружил вдруг, что ему не безразличны переживания Дининых героинь — кроткой Лизы, неистовой Марфы, страстной Далилы.

Когда Дина пела, голос у нее звучал значительно ниже, теплый, выразительный. Он не мог судить о ее пении, о ее игре, не решился бы во всяком случае, понял только одно: Дима покоряет публику своей искренностью, все в ней естественно, просто. Слушал ее, глядел на нее и думал: такая она и в жизни — искренняя, цельная.

Мысль о том, что он приходит в театр тайком, стараясь не попасть на глаза никому из знакомых, не задевала.

В учительской он сказал, что надо бы сводить девочек в оперу:

— Там новая певица появилась. Говорят, на нее специально ходят.

Королева поддержала:

— Это правда. Я тоже хочу прослушать все спектакли с ее участием.

Как знать, может быть, именно эти вечера в оперном театре, встречи с Диной, о которых она, конечно, и не догадывается, помогли справиться с собой, со своими сомнениями, с теми напастями, что свалились в последние месяцы на его голову?

И вот теперь он едет к Дине. Как она его встретит? И примет ли?

Все было, как и рассказывала Дина: потемневший от времени бревенчатый дом в глубине усадьбы, сосняк. От крыльца начинается застекленная, с частым переплетом веранда. На стук щеколды на крыльцо вышла сухонькая старушка с темным крестьянским лицом под низко повязанным белым платочком, Расспрашивать ни о чем не стала, сказала только:

— Занимается Динушка. Проходите.

Лишь войдя в комнату, он понял, что дом стоит на пригорке. Два окна на юг, два на юго-восток и из них вид на город вдали и голубеющие сопки за ним, а вся комната залита солнцем.

Дина сидела за инструментом. Возле пианино, прямо надомотканой полосатой дорожке груды книг. Книги и на столе и на черных венских стульях.

Она, разумеется, не ожидала. Поднялась со стула, наспех заколотые волосы распушились, в фиалковой глубине глаз напряжение.

Объяснил глухо:

— Я виноват, Дина. Я пришел… ну, вы сами понимаете, рано или поздно… Одним словом, я не мог не прийти.

Ей, видимо, помогли те несколько секунд, пока он трудно выговаривал свои слова, кивнула, голос прозвучал спокойно:

— Ну, что же, я очень рада… вас видеть. Располагайтесь, пожалуйста, я сейчас вернусь.

Она торопливо вышла из комнаты.

Огляделся еще раз, прошел к одному из окон. Низкие подоконники можно перешагнуть, от стекол тянет зимней свежестью, за ними, совсем близко, топорщатся из-под снега прутья смородины, а между кустами, на нетронутом снежном насте, крестики птичьих следов, еще дальше — серый занозистый забор. Как в деревне. И этот простор, и облака, и голубеющая даль! В такой обстановке хорошо побыть одному, хорошо думается…

Пианино модерн, а вот этажерке лет с сотню, если нс больше. Книги же все о композиторах, музыкантах, художниках. Монографии, учебники, ноты… Подумал: то, что публика видит и слышит из зала, лишь малая часть того труда, который вкладывает в свою работу артист.

— Да, это так, — согласилась Дина. Она сняла свою теплую кофту и была теперь в платье из мягкой толстой ткани темно-зеленого цвета. По воротнику и рукавам платье прострочено золотистой ниткой. В руках белая скатерть. Дина принялась убирать книги со стола. — Будем пить чай и разговаривать.

Минуту спустя перед ним стояла чашка чая, приправленная душистым топленым молоком с пенками, пшеничный домашний калач на тарелке. Вообще, еда в этом доме была больше домашнего приготовления: шаньги с творогом, соленые огурчики в глиняной миске, к холодному мясу тертый хрен.

Дина пояснила:

— Спиртного, извините, не держим. Женщины…