Раиса Белоглазова - Ритка

Ректор проводил его до порога.

На этот раз заторопился вечером домой, чтобы застать дочь дома. Умчится в кино или куда там еще… Светланка, сунув под грудь подушку и сверкая голыми пятками, зубрила на тахте английские глаголы. С удовольствием отложила учебник.

— Ты? У нашего ректора?

Слушала, натягивая на смуглые коленки подол домашнего ситцевого платья, а в глубине черных и в то же время полных света глаз затаилось не то недоверие, не то еще что-то, похожее на сомнение, пожала плечиками.

— Я не знаю. Как ребята. Все так заняты!.. Я поговорю.

«Вот тебе и авторитетный человек! — он почувствовал, как им все больше овладевает досада. — Никакого интереса!» И тут словно догадавшись о его мыслях, дочь спросила:

— Это трудно? Работать в ПТУ? Обыкновенные девчонки? Так почему тогда ты пропадаешь там с утра до ночи?

— У многих из наших девочек домашние условия не очеиь-то благополучные. Отсюда и все остальное… До каждой души надо достучаться. А рук не хватает.

Светка кивнула понимающе, подумала.

— Ребята, конечно, заинтересуются. Я завтра… Да, у нас же завтра комитет! Вот ты и приходи. К трем, да. Сам и расскажешь.

Он поднялся, чтобы не мешать ей заниматься. И тут дочь попросила:

— А маме ты пока ничего не говори. Ну, про это… что я, что мы собираемся туда, к вам.

Задержал взгляд на ее лице и вернулся. Светка виновато опустила голову.

— Слушай, а ты тоже считаешь, что я поступил… необдуманно, неправильно? Ты очень страдаешь от этого?

Дочь вскинула голову, в глазах недоумение.

— Как это страдаю? А мне-то чего страдать?

— Ну, как же! Я занимал такой пост… И денег домой приносил больше.

Светланка покачала головой.

— Это мама все боится, как бы мы с Вадькой хуже других не оказались. Ну, одеты и прочее. А я считаю, дело не в тряпках.

— А в чем же? — уже провоцируя ее, продолжал он.

Светка запустила обе руки в свою густую черную шевелюру. — Главное, чтобы не терзало тебя ничто!

Тут он даже встревожился: что может беспокоить его дочь? У Светки болит совесть?

Она задумчиво поводила пальцем по голому колену, вскинула глаза.

— Понимаешь… Во-первых, учусь я плохо. Ну, не хуже других, конечно. И все же худо. Получше бы надо, поглубже. Вон несчастные глаголы не могу вызубрить. А собираюсь стать иностранкой.

Читать надо больше, а я сколько читаю? И общественной работой… занимаюсь, разумеется, только как? Кому стало от этой моей работы лучше? Конкретно если… А дома, сам знаешь… Мать, конечно, права: девчонка должна уметь и шить и готовить… Да и некогда. Туда мчишься, сюда. Вроде весь день крутишься, а ляжешь вечером в постель, и так на душе смутно!

— Это хорошо! — невольно вырвалось у него. — Значит, ты мыслишь. А вот нашим девочкам как раз этого и недостает. Умения взглянуть на себя критически. Им больше нравится обвинять других, находить недостатки у других, не у себя… Если ты умеешь видеть свои промахи, свои недостатки, значит, ты избавишься от них.

— Избавишься, как же! — протянула Светка. — Понимаешь, лени у меня много!

Уходить не хотелось. Не такая уж она, оказывается, пустышка, его дочь, с ней интересно поговорить. И все же поднялся, сказал, чтобы утешить ее немного:

— Лени и у меня хватало. В твои годы. Потом прошло. Сама знаешь, на фронте…

Светка даже подскочила.

— Вот! У тебя был фронт. Тебя сформировали трудности. А тут думаешь: ладно, сегодня не успел — завтра сделаю. Время и уходит.

— А ты считай минуты. Вот мы сейчас с тобой пятьдесят две минуты проговорили.

— Точно пятьдесят две? — изумилась Светка. — Ты засек? А зачем? Привычка? Фронтовая?.. Ой, знаешь, я теперь тоже буду так. А то я и часы-то заводить забываю.

Вышел из комнаты, говоря себе: «Почаще надо к ней заходить. Все она понимает… Почему же не может понять Нина Павловна? Ведь не мещанка какая-нибудь…»

Жена гладила в столовой белье. На полированном обеденном столе уже высилась стопка отливающих голубизной простыней. Нина Павловна решила, что он вошел напомнить ей про ужин, бросила коротко:

— Сейчас. Пододеяльник доглажу.

— Я не спешу, — прошел к сверкающему хрусталем серванту и опустился там в кресло. Усмехнулся:

— Со Светкой засиделся.

Почувствовал на себе взгляд жены. Нина Павловна тут же снова занялась пододеяльником, отозвалась сдержанно:

— Сама призналась, что ленива? Да, уж лени в ней действительно достаточно. Не напомнишь — месяц к окну в своей комнате не притронется. Пока все пылью не зарастет.

— Заниматься им все же много приходится.

— Оправдываешь? — Нина Павловна управлялась с утюгом так ловко, что руки у нее только мелькали. — Надеешься заработать авторитет?

Воодушевленный беседой с дочерью, он был настроен миролюбиво. Сделал вид, что не заметил холодного тона жены.

— Чего мне его зарабатывать? У нас и так отношения неплохие. Просто зашел посоветоваться. Был я у них сегодня в институте. По своим делам.

Некоторое время Нина Павловна смотрела ему в лицо, уронив руки на гладильную доску, потом выпрямилась, высокая, статная, в своем хорошо сшитом домашнем платье из темно-синего сатина в белый горошек. Белый воротничок делал платье нарядным. Не в пример некоторым другим женщинам, Нина Павловна и дома ходила всегда опрятная и причесанная. С одобрением отметил это про себя и теперь, хотя и был обижен ее словами, тоном. А у жены вдруг холодно блеснули глаза.

— Уж не хочешь ли ты, чтобы еще и она общалась с этими… там… в твоем…

Теперь уже уронил руки он, устало откинулся на спинку кресла, с особой остротой ощутив вдруг, что позади остался напряженный рабочий день.

— Нина, подумай только, что ты говоришь? Светка уже не ребенок. Я, признаться, думал о ней хуже. Думал: пустышка, потребительница. А она вот недовольна собой. Говорит: раз у меня все есть, я должна успевать больше, чем те, кто находится в худших условиях. Вполне здраво рассуждает девчонка. Повторяю: я не ожидал. Есть в ней и совестливость, и…

Не договорил, почувствовав на себе насмешливый взгляд жены. Нина Павловна уже взяла себя в руки.

— Совестливость! Как же. И, небось, никак не меньше, чем в мировом масштабе!.. Ты, конечно, наговорил ей об этих своих… девицах, вот она и… А помочь мне помыть полы ей и в голову не приходит. Тут ей совесть ничего не подсказывает. Конечно, запретить ей я теперь ничего не могу, ей уже 21 год, я прошу тебя, не сбивай с толку хоть ее! У тебя там, как видно, не очень-то ладится, но это уже твоя забота, раз ты решил все сам.

Нина Павловна сложила гладильную доску и убрала ее в стенной шкаф в прихожей. В столовую не вернулась, видимо, посчитав, что разговор окончен. Сказала из кухни:

— Суп я налила.

Есть хотелось давно и все же посидел еще в одиночестве в столовой. Когда это произошло?