Евгений Нечаев - Под горой Метелихой [Роман]

— Улита?

Мать помолчала, вздохнула еще:

— Замуж она за него собиралась выйти, за Фрола. Хороший был парень, любила она его. Вот и ревет, вот и ходит, видать, на то место, где душенька его отлетела.

В тот же вечер Володька зашел к Николаю Ивановичу. Дома учителя не застал, — вызвали его срочно в Бельск. И Валерка опять с ним уехал — показаться врачу. А у Володьки из головы памятник не выходит, — это было бы здорово. Не стерпел парень, о том, что видел вчера на поляне у Черных камней, и о том, что узнал от матери, рассказал Верочке и Маргарите Васильевне. Они как раз варенье малиновое варили, а потом стали чай пить и Володьку за стол усадили.

— А ведь это — идея! — воскликнула Верочка, когда Володька заговорил о памятнике. — Замечательная мысль! Верно, Рита? Мы на этой поляне митинг устроим. Пригласим молодежь из Тозлара, будем вместе его готовить. Ты молодец, Володя! Умница!!

Всё это Верочка проговорила на одном выдохе, с блестящими глазами. И задумалась, отодвинула недопитую чашку. Ей припомнилось, как Улита читала по букварю: «У Фро-ла конь ко-ван», «У Фро-ла семь-я», как заплакала вдруг, ушла с занятий и больше не появлялась.

Замолчала Верочка, смотрела широко раскрытыми темными глазами прямо перед собой. Никогда такой красивой не видел ее Володька.

С полчаса прошло как закрылась дверь за Володькой, снова чьи-то шаги на крылечке послышались, — постучался Артюха. Извинился за приход в неурочное время, спросил, не вернулся ли Николай Иванович, и расселся бесцеремонно на стуле.

— Ну, чем же нас комсомол порадует к завершению уборки? Несознательную прослойку, вроде Андрона, каким путем вовлекать думаете? Чувствует он послабление, не дурак. Не пойму, чего это Николай Иванович с ним цацкается? Где же она — стопроцентная большевистская принципиальность?!

— У Андрона такое горе… — начала было Верочка, но Артюха не дал ей договорить:

— Сам виноват! С беднотой родниться не захотел. Вот тут-то классовая его линия и сказалась. А в тот раз — с трактором-то? Удивляюсь, как это партийная наша организация да и комсомол без внимания выпад такой упустили? И того — шалопута Егорку — можно было на чистую воду вывести. Враз бы с курсов-то выгнали за такие дела.

— Жестокий вы человек, Артемий Иванович.

Артюха откинулся на спинку стула, покачал головой.

— Жизнь заставляет, дорогая Вера Николаевна! — начал он поучительно. — Раз уж вопрос «кто кого» сверху поставлен, нам на низах, в сельской периферии то есть, нельзя либеральничать. Вон в Константиновке — дождались. Форменный бунт и контрреволюция. Ну да ничего. Слышал я, что туда из районного исполкома надежного человека командировали: сам Антон Скуратов с нарядом милиции выехал. Этот в шоры возьмет! Вот и к нам бы неплохо такого же хоть на недельку, навести тут революционный порядок. Николаю Ивановичу, ему теперь трудно перестраиваться, вот я к чему всё это. Народ его уже понял, ценит, конечно, за деликатность. Но на сегодняшний день этого мало. Жесткость нужна, пролетарская беспощадность!

Артюха похлопал себя по карманам, достал смятую папиросную пачку. Потряс коробком возле уха, но спички тратить не стал, — прикурил от настольной лампы. Воровским, наметанным взглядом окинул при этом стопку книг на этажерке (нет ли писем каких из Бельска?), воззрился на клеенчатую тетрадь — дневник Верочки. Успел прочитать наклейку.

— Ну, так чем всё-таки боевой комсомол отметит приближение заготовок? — вернувшись на прежнее место, снова заговорил Артюха. — Хлебушка-то изрядно свезти придется, сроки крутые указаны. Одного боюсь — хватит ли рассчитаться. Тут нужна пропаганда. Глаза на трудности закрывать негоже. Так прямо и объяснить хлеборобу, что, мол, сверху виднее. Я и на мельницу дал уж команду от имени председателя: ни пуда зерна не молоть. Директива такая спущена! И опять что-то неладно у нас в верхах: русским нельзя, а из Тозлара и Кизган-Таша обозами гонят на мельницу. Не учитывают того, что вражда может вспыхнуть, междоусобица. Запретил! Категорически и бесповоротно.

— Вот это вы напрасно сделали, Артемий Иванович, — осуждающе покачала головой Верочка. — Может быть, у них старые запасы имеются? А если единоличник привез?

— Единоличникам, и нашим и вашим, от ворот поворот! Принципиально! Кто не с нами — тот против нас. У татар-то больше нашего единоличников, может, оно и на пользу будет. Не мытьем, так катаньем, как говорится.

Артюха сплющил окурок о подоконник и опять метнул взгляд на клеенчатую тетрадь.

— Не согласна я, Артемий Иванович, с вашими доводами, — решительно воспротивилась Верочка. — Приедет папа, я ему расскажу, конечно. Мы вот тут, кстати, с Маргаритой Васильевной одно интересное дело задумали, а вы со своими распоряжениями можете всё испортить.

— Какое же дело? — живо повернулся Артюха. — Ежели против кулачества и вообще элементов, всегда поддержу и мобилизую.

— Вы поляну у Черных камней знаете?

Артюха насторожился, холодок пробежал у него меж лопаток.

— Вроде бы вырос в этих местах, — развел он руками, — каждая тропка знакома.

— Значит, вам-то хорошо известно, кого расстреляли там колчаковцы?

Артюха изобразил на своем лице полнейшее недоумение:

— Теперь-то уж, Вера Николаевна, всего не упомнишь. В то смутное время кого только и где не стреляли. Под горой вон, за банями, полон овраг костей.

— Об этом я и раньше знала. Это кости бандитские, не о них сейчас речь, — не уступала Верочка. — Я говорю о поляне у Черных камней.

Артюха еще подумал:

— Татарин, кажется, закопан… Дезертир. Их ведь и наши стреляли и колчаковцы, — отмахнулся он. — Кто вам сказал-то?

— А Фрол, брат Карпа Даниловича? Разве он был дезертиром? — уловив некоторое замешательство в тоне Артюхи, поспешила с новым вопросом Верочка.

— Так он же и схоронен по всем правилам, — извернулся Артюха. — Когда беляков, это самое, отогнали, выкопали его, ну и — на кладбище. Всё честь по чести. С попом, помнится мне, хоронили, в гробу. Так в чем вам помочь-то? Может, справка какая потребовалась? Кому? Человек он был неженатый. Насчет пенсии как будто некому хлопотать…

— Тут, Артемий Иванович, дело намного серьезнее, чем пенсия, — вмешалась в разговор до того молчавшая Маргарита Васильевна. — Вот вы спрашивали, думают ли комсомольцы сделать что-нибудь новое в агитационной работе за колхозы и против кулачества. Как вы считаете — скромный памятник на безымянной могиле у Черных камней и митинг с хорошо продуманными выступлениями не послужат ли добрым привеском к нашим беседам и к читкам газет?

— Так там же… там же — татарин! — не сразу нашелся Артюха. Сейчас он смотрел на Маргариту Васильевну так, будто впервые ее увидел. Проморгался даже и поскреб у себя за ухом. («Ты смотри — вот тебе и тихоня!»)