Евгений Нечаев - Под горой Метелихой [Роман]

— Ох, и туча заходит! — протянула она, заглядывая кверху. — Ни единой звездочки нету. Вон как опять блеснуло! Боюсь я грозы. Пойдемте домой, Маргарита Васильевна, по проулку я и одна добегу. Поздно ведь, давайте уж в воскресенье пьеску-то читать соберемся.

Когда Валерка совсем было уснул, его растолкала Верочка.

— Сколько раз тебе говорить, не хватай без спроса моих книжек! — ругала она Валерку. — Ты взял Лермонтова? И тетради чистые со стола подевались куда-то!

— Ничего я не брал, — закрываясь с головой одеялом, отвечал Валерка, — я и в комнату твою не заглядывал даже. Ну чего ты пристала: не брал!

— Хватит вам, — проворчал беззлобно отец. Он сидел у порога на низенькой скамеечке и расшнуровывал ботинки. — Принеси мне, дочка, лампу и спи. Я еще часика два поработаю. Найдется твой Лермонтов и тетради. Сама куда-нибудь засунула.

— Никуда не засовывала! Ты же сам тетради привез, я их и положила на стол, а книжка была на этажерке.

— Найдется. Иди, иди — спи. Лампу-то принеси побыстрее.

За окном, как из ведра, хлестал ливень. Николай Иванович долго сидел, писал что-то, выходил курить в коридор, снова писал. Потом улегся и он, а Верочка всё не могла уснуть. Какое-то неясное, пугающее предчувствие охватило ее, не давало забыться. О тетрадях и книжке она уже и не думала. А сон не приходил, мысли были какие-то страшные. Наконец не выдержала, встала с постели, в потемках, на ощупь, стала перебирать на столе и в ящиках. Тетрадей нет, — стопкой лежали. Да здесь их и быть не должно, ведь она отлично всё помнит. Снизу доверху перещупала всё и на этажерке. А где же дневник?

Тяжелая, плотная тетрадь в клеенчатом переплете не попадалась ей под руки. Уж ее-то она ни с чем никогда не перепутает. Постояла, подумала, еще раз перебрала книжки, — нет дневника. Даже дышать тяжело стало. Стараясь не скрипнуть дверкой, сходила в соседнюю комнату, принесла оттуда лампу. Теперь всё как есть переложила по три раза с места на место, — дневника не нашла!

Проснулся отец, спросил сонным голосом, не вставая с постели:

— Ты что это, дочь, не спишь? Лермонтова перечитываешь?

Верочка подошла к двери, приоткрыла ее и ответила сдавленным голосом:

— Папа, дневник у меня потерялся! Дневник…

— Ну вот еще новости! Кому он нужен?

Через минуту, однако, Николай Иванович был в комнате дочери. Щурясь от яркого света лампы, осмотрел для чего-то окно, потрогал шпингалеты, крючок на форточке, передвинул в сторону этажерку.

— В шкафу ничего не пропало?

Там всё оказалось на месте. И новые туфли Верочкины, и пальто, и костюм выходной Валеркин. Верочка откинула одеяло, подушки, скатала в трубку матрац, заглянула во все углы.

— Заново всё напишешь, не огорчайся, — попробовал успокоить ее отец. — Напишешь лучше, чем было. Ты ведь умнее теперь той семиклассницы, которая выводила заголовок на обложке. А я, между прочим, думал, что ты его давным-давно уж забросила.

— Нет, папа, я его не забрасывала. Там были очень важные для меня записи. Очень важные. Одну из них я всё собиралась тебе прочесть. И всё не решалась, чтобы не напоминать тебе прошлое. Я, я… видела этого человека… Я не могла ошибиться… — Говоря это, Верочка опустилась на голые доски кровати, дышала ртом. — Того колчаковца, которому наша мама подписала какую-то бумажку.

— Где это было? Когда?!

— В тот день, когда на Большой Горе закладывали главный корпус МТС. Я не могла ошибиться, лапа.

— Успокойся, дочь, успокойся. Кто, кроме меня и Валерки, знает об этом твоем дневнике?

— Маргарита. Ей кое-что я читала. Про Игоря.

— Еще?

— Больше никто. Кому мог понадобиться мой дневник? Кому?! А если?!.

Николай Иванович сходил на кухню, принес стакан холодного чаю.

— На, выпей, — сказал он, передавая стакан дочери, — и не ломай себе голову. По-моему, это случилось вечером, когда нас не было дома. Дверь входная, как всегда, у нас настежь, вот и забрался сюда какой-нибудь не в пример другим любопытный хлопец. Увидел стопку тетрадей, книжку с картинками, сунул всё это под рубашку, и был таков. Вот и весь сказ. И без всяких таинственных «если».

— А дневник? Зачем этому «излишне любопытному» хлопцу дневник?

— Много там было чистой бумаги?

— Может быть, третья часть.

— И эта ему пригодится! Начнутся занятия — найдем.

Светало, дождь всё не переставал, за окном пузырились лужи. Верочка расстелила матрац, заправила простыни, сидела, покусывая ногти.

— Еще раз тебе говорю: успокойся, — закуривая, говорил ей отец. — Всё это, поверь, — игра твоего воображения. Со временем это пройдет. Если уж и в самом деле привиделся тебе человек, похожий на того колчаковского офицера, попробуй его описать. Подумай, припомни всё хорошенько.

Кто-то бежит к окну напрямик по лужам. Вот упал посреди дороги, снова бежит, на голове — мешок, свернутый башлыком. Верочка не сразу узнала Федора с Нижней улицы. А тот подбежал, уцепился за подоконник перепачканными руками:

— Николай Иваныч, беда! Коровам картошки нерезаной кто-то в кормушки насыпал! Три уж подохли — передавились. Еще сколько-то мучаются. Роман Василия за вами послал, прирезать придется!..

Понравились Верочке и Маргарите Васильевне лесные каленые орехи. Когда роли по новой пьесе стали распределять, у Никифора снова полные карманы были принесены. Как и тогда, всех угостил, а перед Верочкой и Маргаритой Васильевной в фуражку насыпал. Орехи ядристые — один к одному, и кожура у них не особенно толстая. Репетировать так и не начали. Прибежал рассыльный: Федьку с Екимкой в правление вызвали. Следователь приехал, а они дежурили у скотного двора в ту ночь, когда коровы картошкой подавились.

Ребята ушли, Верочка отложила книжку. Долго молчали.

— Я с ними обоими в тот же день разговаривал, — качал Володька, зная, что все думают сейчас об одном и том же. — Никого они не видали. И конюх не спал. С вечера, верно, насыпано было. А в кормушки заглянуть не догадались, да и в голову не придет такое.

— Кому-то пришло, — нахмурясь, проговорила Верочка. — И этот человек живет среди нас, может быть и в колхозе даже.

— А я вот в это ни за что не поверю, — робко вставила Нюшка. — Бедняки этого не сделают. Вон мерина нашего застрелить пришлось, до сих пор мать ревет, как про это вспомнит. С хуторских кто-нибудь. Они и своих-то коров всех перерезали. Совсем озверели.

— Говорят тебе, что ночью там никого не видали! — оборвал Нюшку Володька. — Дались тебе хуторские. Может, и хуторские, да только не своими руками.

Нюшка замолкла, покусывая кончик платка. Верочка передвинула к ней поближе фуражку. Больше уж никто ни о чем не говорил. Так, молча, к разошлись из школы. На улице Маргарита Васильевна спросила у Верочки, что она будет делать завтра. Может быть, и самим в лес сходить за орехами? Никифор сказал, что осыпаться уже начинают.