Дмитрий Ерёмин - Перед прыжком [Роман]

Плохо идет обмолот ранее заскирдованной и оставленной в поле пшеницы?

Сибирский крестьянин не заинтересован в этом, а рабочих отрядов, посланных в деревню, слишком мало, чтобы справиться с этой работой без крестьян?

В таком случае, — советовал он, — пересмотрите вопрос, обсудив всесторонне: если обмолот хлеба невозможен без того, чтобы часть отдать крестьянам в виде ссуды или оплаты за обмолот, если эта ссуда будет употреблена на посев и будет гарантирован обмолот остального продовольственного хлеба, разрешаю частично отступить от данного мною распоряжения…

Опасность военного нападения извне еще не миновала? В любую минуту ненавидящие Совдепию милитаристы могут напасть на Красную Россию? Армии нужен хлеб?

Да. Поэтому самоочевидно, что «тяжелое продовольственное положение должно менее всего отразиться на питании Красной Армии, которая в значительной степени уменьшена уже в своей численности», — обращался он ко всем губпродкомам и исполкомам. — «…Все местные органы — в первую очередь губисполкомы — должны обратить всемерное внимание на снабжение армии, приходя на помощь всеми средствами, находящимися в их распоряжении».

И снова:

Сибревком, Сибпродком.

«Обращаю внимание на исключительно тяжелое положение в продовольственном отношении центра, требую полного и безоговорочного исполнения требований центра и Компрода».

Омск, Сиббюро ЦК РКП(б).

Копия Сибревкому и Сибпродкому.

«Катастрофическое состояние с продовольствием для армии, столиц, крупнейших фабричных центров принудило ЦК РКП месяц тому назад принять чрезвычайное решение: именно напряжением всех сил, использовав все возможности, добиться вывоза из Сибири в среднем 100 вагонов хлеба в сутки центру или три миллиона пудов в месяц, даже в ущерб местным внутрисибирским интересам. Это ответственное решение диктовалось всей сложившейся обстановкой в Республике. Наличие хлебов по Сибири, при условии доведения до указанного Вам минимума местного потребления, делало это задание реально осуществимым. Телеграммой 18 мая Сибревком и Сибпродком признали полную осуществимость отправки в течение месяца центру до 7 июня трех миллионов пудов хлеба, однако фактически за этот срок Вами отправлено всего около 1600 вагонов, и погрузка первых дней июня не показывает никакого повышения. Столь недостаточная отправка хлеба, лишь немногим превышающая пятьдесят процентов необходимого минимума, все более обостряет продовольственное положение Республики и создает крайне нежелательную напряженность в голодающих рабочих центрах, чреватую серьезными политическими последствиями. Учитывая изложенное, ЦК предлагает в порядке боевого приказа героическим напряжением всех сил, всех без исключения партийных, советских органов Сибири под ответственность Сиббюро и лично предсибревкома Смирнова, предсибпродкома Калмановича обеспечить регулярную и полную отгрузку минимум до 100 вагонов хлеба центру ежедневно. Задание должно исполняться безоговорочно. Получение, твердую гарантию фактического исполнения сообщите немедленно ЦК, копия Ленину, копия Наркомпрод, распределение.

Предсовнаркома Ленин».

До приезда Копылова в Скупино затерянный в степи разъезд с глинобитным сарайчиком вместо вокзала был тихим, почти безлюдным. Степь простиралась вокруг от горизонта до горизонта. Лишь кое-где ее прорезали овраги, заросшие шиповником да бояркой. Плавно вздувались иссушенные солнцем холмы, сверкали малые и большие озера. А среди них возвышались обычные в этих местах колки — округлые рощицы тощих осин и берез с шапками сорочьих гнезд на гибких ветвях.

Из года в год степь менялась по ей присущим законам. Еще недавно бурая, неприглядная после зимы, весной она становилась ярко-зеленой, радующей многоцветьем от края до края. Потом вдруг жухла от суховеев, делалась мятой, желтой. А после июльских дождей зеленела опять. Но это была уже не весенняя зелень цветущего разнотравья, а зелень зрелых и жестких трав.

Июль и август снова высушивали ее. К тому времени уже на сотни верст вблизи деревень и сел поднимались горбатые стога сена. Они толпились в степи, как стада огромных животных, низко опустивших морды к земле да так и застывших в усталой, сытой дремоте в ожидании дня, когда осенние дожди в последний раз заставят зазеленеть степь густой предзимней отавой и они, как бы пришедшие сюда из допотопных времен на зимовку, наедятся отавой впрок — до нового лета.

В такую пору степь становилась зеленой и желтой, кроваво-красной от горько-соленых трав, и фиолетово-синей, и грязно-бурой, но все равно прекрасной для степняка — будь он крестьянин или кочевник.

Теперь здесь затаборились дружины косцов, темнели крытые камышом просторные шалаши. По вечерам повсюду окрест горели костры. Ночью лошади звучно фыркали под безоблачным звездным небом. А чуть розовел рассвет — между суховатыми гривками длинных узких увалов и в западинках возле озер — вновь начинали посвистывать косы. На просторных местах кружились по длинным эллипсам конные косилки. За ними до самого горизонта протягивались валки свежескошенной травы. Часть ее после просушки копнили и укладывали в стога до новой травы, остальное свозили к прессам, работавшим в разных концах степи от утренней зари до вечерней.

Как масло на горячей сковороде, с каждым днем все заметнее уменьшались, таяли стога — и те, что были сметаны только что этим летом, и те, что были навиты вокруг разъезда по всей степи еще в прошлое лето. Вскоре от многих из них остались лишь зеленовато-серые засоры. Другие — все ниже оседали к земле, прогрызаемые с боков или разворошенные вилами сверху, чтобы пойти в прессовочные машины.

Шумнее всего было возле разъезда. Вокруг трех мощных прессов, понуждаемые погонщиками, весь день устало ходили по кругу с завязанными глазами выносливые казахские лошаденки, таща за собой похожие на оглобли длинные рычаги ходовых передач.

У ближнего к вокзальчику пресса лошадь попеременно подстегивали, чтобы она резвее шла, неразлучные Зина и Клава. На шумной ярмарке в Славгороде они успели заложить свои места на верхних нарах мешками с мукой и другими продуктами так, что спать теперь приходилось почти упираясь лбами в крышу вагона. А кое-что из Филатычевых богатств у них еще оставалось в запасе.

Но это уже на дорогу домой, — решили девчонки, посовещавшись. Лишь бы скорее назад уехать. А как и когда уедешь? До дома — ух далеко, а всякие «заградиловки» — ух как близко! Вдруг да в теплушку войдет какой посторонний, взглянет: «Много, девки, везете…» Страшно об этом подумать… В Скупино обе ехали то замирая от страха, что именно так вот вдруг и случится, то чаще как бы почти невесомо паря на крыльях ликующей радости, оттого что, слава те господи, — наменяли! У каждой — пудов по двадцать белой муки. Да сало топленое в двух пузатых корчажках. Да по мешку отборных подсолнухов — будет что полузгать дома зимой. Да каждой по валенкам баба одна за пару царских пятисотенных бумаг отдала. Валенки — новенькие, по ноге. Придет зима, ничто нипочем…