Иван Щеголихин - Не жалею, не зову, не плачу...

головке члена бородавка с фасолину, она зудится и требует педераста. Невеселое

завтра будет похмелье у Стасика Забежанского.

А Саша-конвоир поёт, наслаждается. Мороз трещит, снег повизгивает под

ногами. Сашу мотает из стороны в сторону, я его держу, но соло его идет без

антракта. Осталось уже метров двести, прожектора совсем близко, видна в позёмке

оранжевая вахта. Уморил меня этот битюг, называется, он нас конвоирует. А

Пульников чикиляет сбоку и советы даёт: надо бы ему морду снегом натереть,

привести в божеский вид, а то неизвестно, какой дежурняк на вахте, Сашу могут на

губу, а нас в Шизо.

«Встрепенись, краснопёрый, эй, соколик! Да он совсем коченеет, три ему

уши, Женя!» Бросить бы его ко всем чертям, пусть лежит, а самим на вахту –

заберите своего служивого. Но это юмор. Натер я ему уши, щёки без церемоний, он

оклемался вроде, петь перестал, и пошёл уже своими ногами. А зона совсем близко,

сияет, как самое светлое место на земле. Да будет свет, приказал Бог, и стал свет. «И

увидел Бог, что это хорошо!» Ха-ха! Чистилище наше огороженное, богомерзкое,

век бы тебя не видеть, но мы спешим туда, торопимся, будто в дом родной.

«Женя-а! Мне пятьдесят шесть дней осталось! – кричит Пульников. – Женя, я

всех люблю. И мусора этого тоже, – Пульников изо всех сил мутузит конвоира по

спине. – Как выйду, мечту исполню!» Вся Хакасия уже знает про его мечту – взять

свободно бутылку водки, поставить её на стол, и чтобы все видели, она в бутылке,

не в грелке, не в заначке, и Пульникову ничего не грозит. Рядом гранёный стакан

поставить, и чтобы ни одна сука не запретила Пульникову держать всё на столе

круглые сутки и днём, и ночью. Пусть он не будет пить, но всё равно должна

бутылка стоять и доказывать его свободу, такая вот у хирурга мечта. А мне

осталось… Не дней и даже не месяцев. И лет мне осталось не один, не два. И не

три-четыре. Но сейчас я тоже вместе с Пульниковым всех люблю.

Добрели, дошли, дотащились. Саша вдруг встал столбом и – где пистолет? Мы

его хлоп-хлоп по кобуре – пусто. Тут самый момент сказать: мы похолодели, весь

наш кумар как ветром сдуло, ни водки не было, ни пельменей. «Женя, мне

пятьдесят шесть дней», – плачуще сказал Пульников. Сейчас никто в мире не

угадает, что нас ждёт, если мы подведём к вахте пьяного конвоира, и он заявит,

оправдываясь, что мы похитили пистолет. Ничего ему не остаётся, как состряпать

рапорт, что мы, зека такие-то, напоили его с целью завладеть оружием. Не шапка

пропала, не пайка, не кайло, пистолет ТТ с полной обоймой, и тут всего можно

ожидать – и побега, и террора и даже вооруженного восстания. Завтра явится Кум из

Первой хаты, и начнёт мотать нам новое дело, очень даже легко. А Пульников

считает дни, часы и минуты до глотка свободы.

Надо брать власть, и притом немедленно. «Пошли обратно! – скомандовал я. –

Будем искать следы».

«Следы». Мы же не просто шли, мы пьяного волокли и не следили за путём-

дорогой. Да и позёмка крутит-вертит, какие могут быть следы?! Потеряй станковый

пулемёт, его тут же заметёт снегом. Если бы мы шли по ровному тротуару, была бы

надежда, но мы брели по канавам и буеракам, через ямы, пеньки, колоды. Посёлок

БОФа недавний, тайга была год назад, тут сам чёрт ногу сломит, где теперь искать

пистолет? Одна надежда, что ТТ не пушинка, ветром не унесёт, в крайнем случае, с

миноискателем можно найти, сапёров позвать из Красноярска. Надо же было кобуру

застегнуть, как следует, чёрт вас дери, разгильдяи. Я тут же проверил кобуру –

крепкая застёжка, всё, куда надо вдето.

«А тебе давали оружие? Может, ты нас пустой сопровождал?» По лагерю они

не имеют права появляться с оружием за исключением особых случаев, бунта,

например, или битвы барак на барак. Ходят обычно с палкой, по-нашему термометр.

«Давали, мать-перемать! – огрызнулся конвоир. – Это вы, суки, похитили.

Ат-тветите по закону!» Я его тащу всю дорогу, как рикша, он цепляется за меня, как

за мамину юбку, и вместо благодарности, что мы слышим? Он обещает нам срока

намотать.

«Вернёмся к Кате, – сказал я, – там он снимал полушубок, и ремень с кобурой

вешал».

Идём обратно. Стараемся найти свой след. Хирург ногами снег загребает,

авось повезёт, пистолет попадётся, а Саша опять затянул «Цыганка с картами,

дорога дальняя». Он даже не отрезвел ничуть от потери оружия, за что трибунал

может ему влепить на всю катушку, он свалит на нас с хирургом, и все дела.

«Провокация! – с одышкой сказал Пульников, пиная снег то с правой ноги,

то с левой. – Хотят мне третий срок намотать. У-у, мусор!» – и опять конвоира по

спине, по спине. Вариант вполне допустимый, кроме него хирурга в лагере нет, а

зека прибывают и прибывают на стройку молибденового комбината, так что давай,

Пульников, оперируй дальше, у тебя хорошо получается, ты в системе Гулага уже

двенадцать лет. Да и что тебе на свободе делать? Жена тебя давно забыла, дети твои

выросли, писем никто не пишет, и куда ехать после освобождения, ты сам не

знаешь. А коли так, мы тебя не бросим на произвол судьбы, обеспечим тебе в лагере

приют, почёт и уважение. У Пульникова зубы стучали не от мороза, а от

предстоящей гибели. А я уже в который раз думаю: сколько же лет надо просидеть,

чтобы отвыкнуть насовсем от свободы?..

Ночь, мороз, метель, чикиляем мы втроём в сторону посёлка БОФа, и шествие

наше имеет странный вид: один идёт руки в брюки, хрен в карман, а двое перед ним

пляшут, будто нанялись, турусы разводят, кренделя выписывают, снег на ветер

пускают. Метёт позёмка, крутит, вертит, зябко уже нам от тоски и дурных

предчувствий, идём в Катин барак. Одна польза от поиска – выветрится хмель до

донышка, и на вахте мы будем в состоянии дать трезвое объяснение. А там

разбирайтесь, может быть, вы действительно не давали ему оружия.

«Женя, пистолет чёрный, – нудно тянет хирург. – Пожалуйста, пригибайся,

согни свою шею пониже. – Женя, мне хотят новый срок, неужели не понимаешь? –

Он хватал меня за рукав. – Я же тебе операции доверяю, я же твой учитель, Женя!»

– Он уже был на грани истерики.

Дошли мы снова до Катиного барака, а там уже ни огонька, бухаем в двери,

будим, кого попало, – где Катя живет? Разыскали, стучим. Боже милостивый, если

ты есть, помоги нам! Катя уже спала и ребёнка уложила, голос у неё грубый за

дверью: «Чего надо?» – «Катя, извини, мы оставили у вас важную вещь». Она

открыла. «Женя, честно, выпили всё до грамма». Она поняла так, что мы вернулись

за добавкой. Я ей про пистолет, она сразу заахала. Вошли в комнату, не выпал ли он

где-нибудь возле вешалки, когда этот олух снимал полушубок. Конвоир с размаху