Александр Тарасов - Будни

— Тут.

С вершины Онисим заткнул дупло рукавицей и сквозь нее стал совать суком.

— У тебя котомка-то хорошая, — обратился он к парню, — выклади из нее все да подай сюда.

Парень освободил котомку. Онисим надел ее на вершину пня.

— Держи.

Парень стал держать котомку, а Онисим принялся тыкать суком с другого конца.

— Ой! — крикнул парень, — в котомке кто-то есть.

Онисим подскочил к нему, сжал котомку.

— Ну, сейчас хоть живую понесем.

Парень все еще не понимал.

Онисим поднял котомку, сильно ударил ею в этот же пень и вытряхнул на землю большую куницу.

— Ну, вот, — проговорил он уже с улыбкой, — сейчас скажи: чей ты?

— Из самого Пабережья. Никиты Сержантова сын — Лавер.

— Внук Исака?

Исак был знаменитым охотником Пабережья. Место в лесу, где он проживал осенями, до сих пор звали Исаковой тлилью.

— А я из Старого села, — продолжал Онисим. — Трубиченка слыхал? Вот я самый и есть Трубиченок.

Парень почтительно посмотрел на него.

Онисим был небольшого роста, крепкий, складный, носил пушистые русые усы, голубые глаза смотрели доверчиво и внимательно. С виду ему было года двадцать два, не больше.

— Так меня прозывают.

Они курили и беседовали. Парень не отличался говорливостью. Он только отвечал, ничего не спрашивая.

«Бушуй, — подумал Онисим. — В деда: тот, говорят, людей из своей избушки гонял».

Он мельком осмотрел худое скуластое лицо парня, его громадные руки, плечи и решил: «Как дед, пойдет на крупного зверя».

Онисим поднял куницу. Она была еще теплая и перегибалась в руке. Гладкая шерсть ее сияла.

— Видишь ли, — сказал Онисим, — если мне унести куницу, ты обидишься. Возьми. Будет совесть — поделишься, не будет — как хочешь.

Парень унес куницу, вскоре продал ее за тринадцать рублей и выслал Онисиму шесть с полтиной.

Так они познакомились.

Потом Лавер пришел в Старое село примаком к соседке Онисима, молодой вдове Агафье. С тех пор охотники стали неразлучны.

Однажды, после совместной охоты на медведя, Онисим подумал о своем товарище: «Он ловок и смел, как дед». И высказал Лаверу свою затаенную мысль:

— Хочу поселиться в лесу.

— В лесу? — удивился Лавер. — А ведь я тоже об этом думал…

Они прошли свои путики, как землемеры. Наделали на деревьях затесков, кое-где поставили свои охотничьи знаки. Онисим вырубал две сходящиеся под тупым углом линии наподобие расправленных крыльев. Лавер ставил две параллельные линии и в середине крупную точку, что означало капкан — большую угрозу крупному зверю.

Просек в лесу не было. Люди, приходившие сюда на охоту или за морошкой, за клюквой, пользовались тропами Онисима и Лавера.

Как только поспевала рябина, Онисим и Лавер отправлялись в лес и начинали поднимать жердки на рябчиков, ставили слопцы [17] Охотничьи ловушки на птицу (косача, глухаря и пр.) и мелкого зверя. и петли на крупную птицу. Лавер завел себе собаку-медвежатницу. Онисимова лайка находила и птицу, и белку, и земляного зверька, но медведя боялась смертельно и жалась к ногам хозяина, если ей приходилось провожать его к капкану, в котором сидел зверь.

Онисим не ошибся. С годами его сосед становился более и более похож на своего сурового деда. Он неделями мог не видеть людей. Он даже домой в баню не ходил. Жарко топил в избушке каменку, грел воду, забирался на полок и протирал тело еловой хвоей. Охотникам, приходившим к нему на ночлег, Лавер рассказывал небылицы о своей избушке: поставлена на лешевой тропе, часто ходит хозяин, вышибает трубу, хохочет по ночам, за темной стеной…

Онисим вспоминал случаи, когда ему хотелось поговорить, а сосед уходил или молчал. Это злило Онисима, он давал себе слово не встречаться с ним и на следующий день делал лишний крюк по лесу для того, чтобы его увидеть. Теперь он тоже не мог не думать о нем. И все-таки каждый новый день отодвигал их друг от друга дальше и дальше.

Расставив кротоловки, Онисим иногда ночевал в лесу. Теперь он часто встречал здесь людей. Вторая бригада перебралась косить к Данислову в урочище «Еремин наволок».

Один раз, проходя мимо «Еремина наволока», Онисим выглянул из леса. Косцы обедали. Девчата и молодые бабы сидели кружком отдельно от мужчин.

Онисима заметили и закричали, чтобы он подошел к ним. Пришлось идти. У шалаша, склонившись над чашкой, сидел Лавер.

Онисим кивнул всем вообще.

— Садись ближе, — сказала Александра. — Давай сюда рядом с молодыми-то!

— Что вам от меня толку! — отшучивался Онисим. — Ты норови вон из того кружка.

— Правда, дед, — вмешался Манос. — Ей надо такого, который бы сумел ответить на вопрос жизни.

Женщины смеялись. Вышучивали друг друга.

Потом все заметили, что старики не слушают, заняты чем-то своим. Женщины переглядывались, толкали друг друга локтями.

В тишине Манос принялся рассказывать:

— В сельсовет какой-то чин приехал. Будет изучать состояние.

Его никто не слушал.

— Какое-то высокое лицо, — продолжал Манос. — Дамку под руку взял, стул поставил и в этот стул посадил. Встала, опять повел под руку.

Видя, что на него не обращают внимания, он тоже притих.

Скоро все разошлись. Зазвенели косы. Устинья Белова и Мурышиха запели старинную песню:

Лавер и Онисим остались одни у шалаша. Лавер достал табакерку, открыл ее, и Онисим услышал запах мятных капель. Ему захотелось протянуть к табакерке руку. Табакерка сияла яркой медью и слегка покачивалась в руке Лавера. В это время полагалось что-нибудь сказать, например: «Да, леса горят и горят»; потом, запустив в табакерку два пальца, крепко сжать их и встряхнуть. «А почем знать! Может быть, кто нарочно поджигает. Спичку брось — и больше ничего не надо». Другая сторона молчит, но табакерка услужливо открыта. «Не то стареем оба, не то уж не пойму, чего это за последнее время все врозь». Онисим уже повернулся к соседу. Табакерка была открыта, но сам Лавер сидел отвернувшись, как будто рядом с ним никого не было. Онисим торопливо поднялся и ушел, не обертываясь.

Лыско был совсем готов к работе. За лето он сильно окреп. Грудь у него раздалась, лапы стали еще более упруги. Онисим с трепетом ждал открытия сезона. На озеро садилось много пролетных уток. Они не жили здесь, только останавливались позавтракать и пополоскать запыленные крылья. Каждое утро, просыпаясь, Онисим слышал кряканье и всплески воды.

Лыско прибегал из деревни один. От него невозможно было скрыться. Когда его привязывали в сарае, кобель визжал и скулил беспрерывно. Снохе надоедало это, и она отпускала его на волю.

Один раз, обходя кротоловки, Онисим заметил, как Лыско хрипит. Остановится, склонит голову и хрипит. Онисим присматривался к нему с беспокойством и удивлением. Чумиться сейчас кобель не должен. Что же это такое?