Вильям Козлов - Услышать тебя

С Николаем Борисовичем у Сергея были ровные отношения, но иногда он ловил на себе его внимательный взгляд. Чувствовалось, что глава семьи приглядывается к своему зятю, изучает. Капитолина Даниловна была радушной и внимательной. Всегда подкладывала в тарелку лучшие куски, спрашивала, что приготовить на обед. Работала она в детском саду и домой приходила уже в час дня. На кухне ей помогала пожилая худощавая узбечка, которую звали Мизида.

Какие-то люди приносили в дом помидоры, дыни, мясо. Молча передавали пакеты, корзины и уходили. Сергей много слышал про легендарного друга дома Карла, который все может, но пока его еще не видел. Карл отдыхал в Крыму и должен был со дня на день вернуться в Андижан.

Каждое утро, когда тесть уходил в поликлинику, Сергей забирался в пропахший лекарствами кабинет Николая Борисовича и, разложив на столе большие листы в клетку, пытался работать, но на такой жаре голова соображала туго.

Николай Борисович снова налил в рюмки. Шашлык на тарелках, будто инеем, подернулся пленкой жира, но все равно было вкусно. Прилетевший с гор ветерок прошуршал над головой в винограднике, приятно обдал прохладой лицо.

Две собаки — чистокровная длинноухая спаниелька Муза и помесь дворняги с овчаркой Джек — сидели у ног и преданно смотрели в рот, ожидая, когда им перепадет кусок. Слушая охотничьи рассказы Николая Борисовича, Сергей уже два раза незаметно подбросил собакам мяса. С Музой у него с первого дня завязалась дружба. Джек тоже был добрый приятный пес. Одно ухо у него стояло прямо, как и положено овчарке, а второе, напоминая о плебейском происхождении, как раз посередине подломилось. Впрочем, это делало Джека еще более симпатичным. Его длинная клыкастая морда приобретала от этого добродушное и несколько лукавое выражение.

— Ты ел жареных кекликов? — спросил Витя. Сергей даже не слышал про кекликов. Витя снисходительно улыбнулся и продолжал:

— Это горные куропатки. В прошлом месяце папа был на охоте и убил двенадцать кекликов.

— Больше всех, — ввернула Капитолина Даниловна.

— Наш папа отличный охотник, — прибавила Лиля.

Николай Борисович вытер губы бумажной салфеткой и откинулся на спинку плетеного кресла. Над его плечом чуть заметно шевелилась виноградная ветка. На маленький глянцевый лист уселся зеленый богомол. Пошевелив блестящими крыльями, сложил на груди передние в зазубринах ноги и застыл в этой смиренной позе, покачиваясь вместе с листом.

— Вы бы видели, какое лицо было у Джалилова, когда мы собрались у машины, — сказал Николай Борисович. — Он ведь считает себя здесь лучшим охотником… В сумке у него было всего пять кекликов!

— Папа привез из Германии ружье, которое стоит больше тысячи! — с гордостью сообщил Витя.

— Как эта фирма называется, я забыла? — спросила Лиля.

— «Голанд-Голанд», — сказал Николай Борисович. — Я это ружье взял во дворце Хорти.

Бросив на Сергея торжествующий взгляд, Витя прибавил:

— А всего у папы четыре ружья. И все дорогие. Папа, ты обещал мне одно подарить…

— Ты ведь не охотник, — улыбнулся Николай Борисович.

— Я сегодня из «воздушки» в винограднике трех воробьев застрелил, — похвастался Витя.

Сергею стало скучно. Ему уже надоели эти разговоры про «нашего папу, который самый умный, самый добрый, самый-самый…». Никто никогда не возражал Земельскому, а когда он говорил, все смотрели ему в рот. А говорил Николай Борисович медленно, будто взвешивая каждое слово. И у него уже в привычку вошло после каждой фразы окидывать орлиным оком свое семейство. Поначалу Сергею казалось, что все они нарочно поддакивают ему, как это иногда делают, чтобы ублажить нервного, капризного ребенка. Однако, присмотревшись, он понял, что и Лиля, и Капитолина Даниловна, и Витя совершенно искренне считают главу семейства оракулом, изрекающим только мудрые истины. Особой мудрости в этих истинах Сергей пока не обнаружил. Скорее, это были прописные истины, но у домочадцев они вызывали тихий восторг и благоговение.

Дома Николай Борисович держался ровно, никогда не повышал голоса. Этого, правда, и не требовалось: все его слова ловили на лету. Всякий раз вечером начиналось обсуждение: что Николай Борисович любит, а что не любит. Случалось, Лиля звонила ему на работу и спрашивала, что сегодня приготовить на обед. Дыни в Андижане были удивительно вкусные и душистые, но та дыня, которую приносил Николай Борисович, была какой-то особенной. «Потрясающая дыня», «Чудо-дыня!», «Папа, ты волшебник! Я никогда такую дыню не смогла бы выбрать!» — раздавались восторженные голоса.

Сергей как-то сказал Лиле, что уж слишком они много дифирамбов поют своему любимому папочке. Лиля обиделась.

— Папа для нас делает все, — сказала она. — Разве могла бы я закончить университет без его помощи? Твои пятьсот рублей — это мизерная сумма по сравнению с тем, что давал мне отец. Ты посмотри, у нас в доме все есть. И опять же благодаря папе. Я удивляюсь тебе: что бы папа ни сделал, ты никогда не скажешь доброго слова. Сидишь как бирюк… Поверь, если он почувствует, что ты его уважаешь, он ничего для нас с тобой не пожалеет… Кстати, ты видел чешский хрусталь в гостиной? Мама согласна нам его отдать, дело за папой… Сережа, будь к нему повнимательнее! Пожилой человек, ну что тебе стоит лишний раз сказать ему что-нибудь приятное?..

На это Сергей С раздражением ответил, что четвертой скрипкой в их слаженном оркестре он никогда не будет… Не может он лукавить даже ради чешского хрусталя!

Сергей уже отчаянно зевал и подумывал о том, как бы выбраться из-за стола, но тут его насторожили последние слова хозяина дома.

— Лиля мне прислала несколько твоих фельетонов, — говорил он. — Хлестко написаны, ничего не скажешь! Ну и что, этих людей сняли с работы? Начальника ремстройконторы?

— Сидорова? — вспомнил фамилию Сергей. — Сняли. И по партийной линии влепили строгача.

— Печать — это великое дело, — солидно заметил Николай Борисович, прищурив глаз.

— Подумаешь, начальник ремстройконторы, — сказала Лиля. — После одного Сережиного фельетона —. его напечатали в центральной прессе — сняли с работы управляющего трестом леспромхозов.

— Вот даже как? — удивился Николай Борисович. Один глаз его — искусственный — не мигая, смотрел прямо, а второй — прищуренный — ощупывал Сергея.

Наверное, надо было что-то сказать, потому что все: интересом уставились на него. Даже порозовевший Витя, на голове которого, будто по волшебству, появились узбекская тюбетейка, Помнится, когда садились за стол, ее не было. Но тут Сергея заинтересовало другое: смирно сидевший на ветке богомол вдруг сделал стремительный рывок и схватил с другого листа большую ночную бабочку. До сей поры сложенные будто для молитвы передние ножки яростно заработали, терзая зазубринами и заталкивая в широко распахнутый рот трепещущую добычу. Лист задрожал, и богомол вместе с бабочкой перебрался на ветку. Он и на ходу шевелил челюстями и пилил жертву своими зазубринами.