Кирилл Голованов - Море дышит велико

На обратном пути Виктор Клевцов попытался, как мог, выразить свое отношение к увиденной кинокартине, но Артём замкнулся, усмотрев в этом оправдание наглости старшины первой статьи Рочина, а Нил Пекочинский, солидно кивнув, присовокупил:

— И главное, потому, что бойцы не ведали страха в борьбе!

— Таковых не встречал…

— Позволь, но ты сам утверждал, что ходил в разведку!

— Приходилось…

— Тогда тебе не повезло, — пожалел Клевцова минёр. — Вот если бы ты знал любого из тех, кто сейчас в музеях…

— Почему же? Знал. Один из них был моим командиром…

— По-твоему, и он был трусом?

— Я так не говорил. Он же был дерзок и хитер, как лис, — всё это правда. Но, между прочим, мой командир был вспыльчив, во гневе не всегда справедлив, и служить под его началом было сложно.

Уточнив, о ком именно идет речь, Чеголин переглянулся с приятелем. Фамилия оказалась до того громкой, что обычно не употреблялась без слова «легендарный». Сомневаясь, Артём предположил, что всё дело в личной неприязни рассказчика.

— Его, выходит по-твоему, не любил личный состав?

— Уточняю, мне не пришлось быть рядом с командиром в момент, когда он вызвал огонь на себя, только потому, что находился в госпитале. — Клевцов моментально ухватил подспудный смысл вопроса. — Какой он ни был по своему характеру, с ним побеждали и возвращались. А как было бы с другим командиром, еще неизвестно. Сколько раз бывало — уходили ребята на задание, и концы в воду.

— Пожалуйста, не обижайся, но зачем рассказывать о характере, если он вызвал огонь на себя? — Пекочинский хотя и сбавил тон, но продолжал гнуть свою линию.

— Гибель отряда ничего не меняет. Противник был не дурак. Убежден, что наш командир и тогда сделал всё, что только возможно.

— Стоит ли тогда уточнять про его характер? Похоже на сплетни, и больше ничего.

— Вот как? Прошло всего несколько лет, а у вас уже все герои на одно лицо: «не знали страха в борьбе» — и кончен разговор. К чему нам «жития святых»? Что в них поучительного для атеистов?

— Пусть так, но тогда расскажи про Осотина, — вмешался Артём Чеголин. — Он тоже герой или просто болтун?

— Ни то, ни другое. Не трус, воевал… Выра ценит.

— Тогда почему он тебя боится?

— Не любишь боцмана? — спросил Клевцов.

— Не хотел бы я с ним дальше служить…

— Сие от нас не зависит. Хотя, как теперь часто пишут: «в разведку его бы не взял».

— Как? — возмутился Пекочинский. — Сам утверждал, что ходил с ним на задания.

— Думаете, был выбор? Присматривались, конечно. При комплектовании групп учитывали личные качества. Алгебраическая сумма всегда оставалась положительной.

Клевцов рассмеялся, взглянув на квадратные глаза собеседников. Те же не то чтобы не верили, они представить себе не могли, чтобы какая-то «сумма» имела значение при действиях в тылу у противника. Как брать человека в разведку, если ясно, что брать нельзя? Часто бывает, что задним числом люди принимают следствие за аргумент. Ведь ясность возникает в результате поступков, не до них. Прогноз поведения человека в тех или иных обстоятельствах штука тонкая и оправдывается не чаще метеобюллетеней. Клевцов не стал вдаваться в дебри психологии. Он был практиком и потому затруднялся сформулировать принципы комплектования разведывательных групп.

— Верили в силу коллектива. И еще помогал естественный отбор. Погоду делали те, на кого можно положиться…

Странный получился разговор, странный и тягостный. Кто спорит? Без прошлого нет настоящего и не может быть будущего. Но какая память благотворней: живая или торжественная? Бронза и мрамор гладки и безупречны, им отдают почести, и это правильно. Однако получалось, что нельзя сопереживать облегчённым, благопристойно изваянным символам. Ветераны смеялись в кино. Но разве не правильнее поманить только хорошее? А ветераны с их порою жестокой правдой постепенно уступят место другим поколениям.

— Человек всегда человек, — возразил Клевцов. — Меньше неожиданностей, больше стойкости.

— Для того существуют славные боевые традиции, — строго заметил Пекочинский.

— Ты опять про то, как не знали страха в борьбе?

— Но еще существуют легенды, — вступился Чеголин. — Кто верит, что Данко зажег свое сердце? А оно светит.

— Штабной документ о гибели корабля в бою тоже назван «легендой», — сказал Виктор. — Спросите у капитан-лейтенанта Выры. Он хорошо знает одну из таких легенд.

— «Ночь, густой туман… Мрачен океан. Мичман Джон угрюм и озабочен…» — Максим Рудых мурлыкал под нос, чтобы не дремать. Он, как и мичман из английской песенки, третьи сутки не спускался с открытого ходового мостика. Только тумана не было. И за бортом плескался не океан, а всего лишь Карское море с тусклой, словно бы хворой волной. Такой она кажется всегда, если температура воздуха падает ниже нуля, а насыщенный солью раствор, сопротивляясь и дрыгаясь, не дает схватываться зреющим внутри иглам. Вода как бы покрывается плесенью и не идет ни в какое сравнение с вольной Атлантикой.

— «Терпенья много. Держи на борт! Ясна дорога и… близок порт. Ты будешь первым. Не сядь на мель…»

«Близок? Как бы не так!» — думал капитан-лейтенант Рудых. Проклятая мелодия крутилась в его мозгу, словно заезженная пластинка, а напевать дальше нельзя. Еще накличешь беду.

Следующий куплет был о том, как, вздрогнув всем корпусом, истребитель, то есть по-нынешнему «охотник за подводными лодками», налетел на мину. Русский перевод излагал ситуацию так: «Вдруг неясный гул корпус содрогнул…» И это никак не соответствовало действительности. Какой там, к черту, «гул», да еще «неясный»? Яснее не бывает. Несколько центнеров особой взрывчатки, вывернув море, рявкают коротко, глухо и беспощадно. Именно так подорвался грузопассажирский пароход в шестидесяти милях от острова Белый. Это случилось в начале сентября на глазах у Максима в девятнадцать часов пятьдесят семь минут по вахтенному журналу. Три корабля охранения в один момент потеряли главную цель, ради которой их направили сюда из Архангельска. Пароход не удалось уберечь. Ближайший из тральщиков рванулся для того, чтобы снять хотя бы пассажиров. Но вода вновь вздыбилась с тем же характерным звуком, проглотив боевой корабль вместе с командой.

Оставшийся тральщик нервно замигал сигнальным фонарем-ратьером. Флагман категорически запрещал Максиму приближаться к тонущему пароходу, полагая, что тот находится на минной банке. Далее флагман информировал о том, что, отдав якорь, сам возглавит спасение людей. Капитан-лейтенанту Рудых было приказано направить в распоряжение флагмана шлюпку и катер, а самому курсировать в отдалении, обеспечивая охранение спасательной операции.