Борис Василевский - Окна

«Господи, да что же с ней такое?! Кто же ее так… за что?! — бессвязно думал потрясенный Федя. — И конечно… конечно… Кто же еще будет ее понимать, жалеть, защищать? Я же люблю ее, это ясно!» Федя только теперь почувствовал, как все в нем, оказывается, было напряжено, как все было тяжело и неопределенно, и как теперь стало легко и определенно. Срочно дать телеграмму и самому лететь на Девичий. Она приедет, и все будет хорошо… «Как это? — вспомнил и счастливо засмеялся он. — Резеда. Сердце будущим живет…» И что же можно было здесь возразить? Действительно, так.

Прошло уже много времени, но до сих пор снится мне иногда окно той комнаты, на Пресне, где я жил в детстве. Отчего же — окно?..

Оно выходило на тихую, маленькую, летом очень зеленую улицу, называвшуюся тогда Звенигородской; сейчас ее переименовали. Окно было большое, солнечное, с просторным подоконникам, уставленным цветами. Помню алоэ, цветную крапиву, что-то с сережками, кажется, «огоньки», перец с красными лаковыми стручками и бесформенные, растрепанные, медленно вянущие и темнеющие китайские розы. Отец вдруг увлекся всем этим…

Этот замкнутый и, тем не менее, очень интересный для мальчика мир подоконника продолжался за стеклом: улица, такой же, как наш, пятиэтажный дом напротив, каменный пустынный двор, черный ход в магазин, где во утрам всегда гремели ящиками… Почему этот мир более всего запомнился мне дождливым, пасмурным, осенним или зимним, с мокрыми, сметенными в кучу листьями, с черно-белыми полосами слякоти на асфальте? Наверное, потому, что именно в такие дни я и вынужден был глядеть в окно, проникаясь унылостью пейзажа, а в хорошую погоду выходил гулять, а летом вообще уезжал из города… Возвратившись из школы и пообедав, я обычно долго стоял у окна, томясь мыслью о необходимости делать уроки. По-зимнему внезапно смеркалось, фигуры прохожих скользили неясными серыми тенями, в окнах зажигались огни. Спохватившись, я тоже включал свет, садился за свой стол, и тут же оконное стекло становилось черным, непрозрачным, и исчезал мир окна…

Недавно я обнаружил у себя старую фотографию: на первом плане оконный переплет, цветы, в отдалении дом, его тускло отливающая крыша, белесое небо, и по всему фону — крупные, белые, немного как бы смазанные точки. Это вдруг повалил снег — не плавая в воздухе, не кружась, а стремясь вниз подобно сплошным струям дождя. Тяжелые, мокрые хлопья снега… Я как раз учился снимать и захотел сфотографировать этот необыкновенный снег, а получилось — окно, тогдашний мир окна…

Таким бы он и остался в памяти, таким бы, вероятно, и забылся — детским, ограниченным, словно рамой, миром — если бы вдруг не расширился, вернее, нет, пространственно он даже сузился, сосредоточившись на одном-единственном окне в доме напротив, в том самом доме, что виден на фотографии, и это окно там можно разглядеть тоже. И сразу этот мир Наполнился для меня иным, совершенно новым содержанием… Когда и как я заметил тебя впервые в твоем окне, и почему я догадался, что и ты заметила меня, — этого я и сейчас, особенно сейчас, не могу объяснить. Но с тех пор, стоило мне подойти к окну, как я тотчас невольно взглядывал на твое, в котором видел или не видел тебя, и если видел, то моментально начинал изображать, будто страшно интересуюсь тем, что происходит внизу, на улице. Внезапно мне казалось, что ты все же знаешь, что я смотрю на твое окно, и с независимым видом отходил в глубину комнаты, глядя оттуда, как ты, еще постояв, уходишь тоже. Теперь, если я снова подступал к окну, ты показывалась не сразу, и, удивительно, я уже чувствовал, почему мы, совершенно не зная друг друга, создавали свой, безмолвный, но и хорошо понятный нам обоим язык… И еще странно: я не пытался увидеть тебя на улице, ты по-прежнему оставалась только в мире моего окна, точнее, теперь в мире наших окон. Да я, наверное, и не узнал бы тебя на улице — за дальностью расстояния я даже не разбирал как следует черт твоего лица… Иногда к тебе приходила подруга, и я видел в окне ее темноволосую и твою светлую головы. И так же сразу почувствовал я, что ты посвятила ее в нашу тайну, и именно благодаря твоей подруге я узнал тебя: однажды, столкнувшись на улице с двумя девочками, я по этому сочетанию — темные и светлые волосы, по быстрому лукавому взгляду темноволосой и по твоему вдруг порозовевшему и отвернувшемуся лицу понял, что это вы, это ты…

Не знаю, что бы мы вообще делали, как бы мы обошлись, осмелились бы мы познакомиться без помощи твоей живой и бойкой подруги: ведь это она писала загадочные, волновавшие воображение записочки, звонила по телефону, назначила внезапно встречу, вы пришли вдвоем, мы гуляли вокруг наших домов, подруга между нами, мы с тобой молчали, она говорила и в какой-то момент нашла, что уже можно оставить нас… Нам было по пятнадцать лет, и то, что, возникло между нами, называлось тогда «дружбою мальчика и девочки». Но это очень странная была дружба — с мучительной несвободою разговоров, с частыми и необъяснимыми размолвками, с трудностью примирения… Вдобавок обнаружилось, что с нового учебного года мы будем учиться в одной школе, в соседних классах, и классы оказались совершенно разные: в нашем все подобрались какие-то суматошные, деятельные, горячие, то и дело устраивали мы собрания, диспуты, обсуждения, спорили и обличали друг друга, делились на «принципиально несогласные» группировки. А ваш класс был очень мирный, спокойный, и как-то уютно, по-домашнему дружный: вы любили собираться на дни рождения, пекли пироги… И выходило, что ты ревновала меня к моему классу, а я тебя — к твоему. Случалось, что, увидев тебя в школе, я вдруг, неожиданно для самого себя же, делал вид, что не замечаю тебя, не здоровался, не подходил на переменах… Так могло продолжаться целую неделю, до субботнего вечера, когда мы выходили гулять вокруг наших домов и, встретившись, молча и с замиранием миновали друг друга, и еще раз, и еще, но вот внезапно останавливались И так же молча шли в одну сторону, и не сразу начинали разговаривать и выяснять все недоразумения, накопившиеся за неделю. И воскресенье бывало нашим единственным неомраченным днем, потому что с понедельника все могло повториться сначала. Конечно, теперь я вижу, что это я был виноват в наших размолвках, но и теперь совершенно не могу объяснить себе, что на меня тогда находило… И опять помню окна, без них я не представлял бы себе нашей любви: по окнам можно было узнавать настроение, к ним надо было стараться не подходить, когда мы бывали в ссоре, разве что показываться на мгновение с равнодушным видом, или, наоборот, можно было подходить то и дело, что-то писать друг другу на стекле большими буквами, кивая всякий раз, когда понял, и было еще какое-то неизведанное ранее, томительное наслаждение смотреть друг на друга подолгу, не отрываясь, издалека, потому что смотреть так вблизи мы еще не смели…