Борис Василевский - Окна

У меня уже был проверенный способ уйти от душевной сумятицы, разобраться в себе: скоро я опять уехал, теперь на Чукотку. И вот тут-то мне и начали сниться наши окна, первое время почти каждую ночь, и это совпало с осенними штормами, с непроглядной чернотой ночей, с падающими то и дело звездами, и так же, как звезды, ярко вспыхивали, мелькали и исчезали куда-то эти сны, обрывался посередине мучительный наш с тобой разговор, мои попытки что-то поправить, объяснить… И пробудившись среди ночи, не сразу соображал, откуда этот вой ветра, грохот волн на берегу… Потом эта полоса видений прошла, из снов я стал узнавать о твоей новой жизни, без меня. Помню, приснилось мне — всякий такой сон начинался одинаково: я стою у своего окна и смотрю на твое, — приснился мне свет в твоем окне, и не тот, живой и теплый, как в тех окошках, мимо которых гуляли мы в детстве, но мертвенный и холодный, ослепительно все заливающий свет. И странно: больше никого и ничего, кроме этого, очень тоскливого для меня света, я не видел, но почему-то знал, что это — твоя свадьба… В другой раз: я опять стою у окна и вижу тебя в твоей комнате, приблизившейся чрезвычайно. Ты сидишь лицом ко мне, но не смотришь на меня, а твоя мать и бабушка, оглядываясь на меня, как мне кажется, с сильной неприязнью — во сне ведь наши ощущения независимо от нас бывают очень обострены — пытаются загородить тебя от меня, и я понимаю, что ты кормишь ребенка… Потом оказалось, что у тебя примерно в это время действительно родился сын… Но снилось ли тогда и тебе что-нибудь, пугалась ли ты, например, как когда-то, что я утонул или замерз на своей Чукотке?..

Я знаю, что ты, как и я, уже давно не живешь на той пресненской улице. Но наши окна все еще снятся мне иногда, и удивительные это бывают сны. Последний, который и подвигнул меня все записать, был такой. Я, теперешний, взрослый, семейный человек, любящий свою жену и детей, стою посреди нашей улицы, как раз между нашими домами, и вижу в твоем окне тебя, какой ты была много лет назад. Но ты меня не видишь, ты смотришь мимо меня, на бывшее мое окно, тогда я тоже смотрю туда, и там — я. Я смотрю на нас, то есть, на вас, а мы с тобою, то есть, вы смотрите друг на друга, И я во сне же понимаю с грустью, что эти мальчик и девочка — я и ты, но уже и не я, и не ты… И проснувшись среди ночи, я подумал вот что: любовь, однажды возникшая, не исчезает, и даже не в том простом смысле, что память о ней остается в любивших друг друга людях. Она не исчезает и сама по себе, продолжает жить где-то в мире, независимо от покинувших ее людей, и сама помнит о них, и время от времени, во сне, возвращает их друг другу и соединяет, как прежде… Иначе — откуда же такие сны? И еще подумал я: очень может быть, что в тот момент, когда я в своем сне смотрю на твое окно, ты в твоем сне смотришь на мое… Снятся ли тебе хоть иногда наши окна?

Всякий раз, предпринимая очередное путешествие, я говорю себе, что нет ничего проще отдать себе о нем отчет, — стоит лишь припомнить день за днем, где был, что видел, что с тобой приключилось. И всякий раз я знаю, что под этим самовнушением кроется предчувствие, что не так-то это окажется просто. Действительно, по возвращении домой все смешивается в памяти: и расстояния, и события, и время. Обилие дорожных впечатлений не чередуется в строгом хронологическом порядке, а возникает в сознании разом, соединяется перед мысленным взором в единую и странную картину, так что теряешься, никак не решишь, с чего же начать разбираться в этой картине. Все в ней, вопреки географии, вдруг смещается и оказывается рядом: огромная Иультинская Гора нависает над островом Врангеля, хотя в реальности отстоит от него по крайней мере на полтысячи километров; знаменитая заполярная трасса, едва отойдя от залива Креста, внезапно поворачивает на восток, вдоль Полярного круга, и устремляется к Уэлену, разделяя его на два совершенно различных Уэлена, нынешний и, скажем, десятилетней давности; лишь древний Наукан, поодаль от всего, сохраняется как чистое, беспримесное, обособленное воспоминание. Что же касается времени поездки, то оно сжимается, уплотняется и, наконец, прессуется в одно мгновение, достаточное для того только, чтобы два встречных самолета успели промчаться мимо друг друга, и в одном я улетаю в Магадан, а в другом — возвращаюсь из Магадана…

Может быть, все это происходит оттого, что сейчас я опять в Москве, за двенадцать тысяч километров от тех мест, и из моего московского далека чукотские расстояния действительно кажутся маленькими? А два долгих месяца путешествия, в самом деле, — мгновение? Ведь было же сказано:

Ну что же, — пора, выходит, зажигать рабочую лампу…

…Я опять уехал в Уэлен, точнее, опять намеревался добраться до Уэлена, но прежде хотел побывать в заливе Креста и на острове Врангеля. Все это расположено отнюдь не по пути, а в разных углах Чукотки, я если соединить эти пункты между собой на карте, получится весьма внушительный треугольник с далеко отстоящими друг от друга вершинами. Кроме того, мне надо было в Магадан…

После полуденной тридцатиградусной красноярской жары Магадан встретил очень прохладным и туманным утром. Во влажном воздухе ощущалось обилие недавно прошедших дождей. Шофер, подвозивший до города, подтвердил, что дождей, и правда, было немало. «Двадцать лет живу в Магадане, но такого сырого лета еще не видывал!» — сказал он. Бетонное покрытие трассы, камни на склонах, стволы деревьев, трава в долине — все словно отливало глянцем. Зелень лиственниц казалась сероватой от влаги. Речка Дукча, время от времени возникавшая сбоку дороги, была мутной и выглядела более стремительной, чем обычно. Или я просто давно ее не видел?.. А только что, когда приземлялись, за иллюминаторами очень долго рвалась и не могла разорваться белая мгла, потом сквозь эту воздушную, призрачную белизну стала мелькать иная, плотная, сбитая, материальная пятна снежников на сопках, и, наконец, открылась внизу тундра со своими особенными озерами, налитыми черной водой всклень, и эта же черная вода, не удержавшись в границах озер, будто просочилась, растеклась под землей, напитала тундру так, что, казалось, стоит надавить легонько на ровный зеленовато-бурый покров — и тут же она проступит… Около города, только начали спускаться с перевала «Подумай», снова посыпал дождь, а может быть, он здесь, вблизи моря, и не переставал, и мы въехали в него…

Все это навело меня на естественные и беспокойные размышления, какова же погода на самой Чукотке? Из Москвы я смог вылететь лишь в середине июля. Еще какие-нибудь две недели, и быстротечное чукотское лето кончится, а с ним сведется до минимума и благоприятная возможность для передвижения. Мне же, по предварительным подсчетам, предстояло проехать по Чукотке около десяти тысяч километров. Первоначальный мой план был — от Магадана продвигаться постепенно на север. Анадырь, залив Креста, Иультин, мыс Шмидта, остров Врангеля… Теперь я сообразил, что разумнее всего забраться сразу как можно севернее и оттуда спускаться к югу.