Борис Василевский - Окна

Впоследствии, в интересах производства, артель решили разделить на несколько самостоятельных — «Амгуэма», «Перспективная», «Арктика»… — и Петр Константинович остался председателем «Арктики». У него в артели работало семьдесят пять человек…

В «Арктику» мы и направлялись. Асоцкий и Коротких уже ждали в гостинице. Директор Пивоваров выделил свой «газик». Мы выехали за поселок, вброд перескочили мелкую Иультинку. Здесь, свернув влево, почти сразу полезли вверх по крутому склону. Это была все та же Гора — артель «Арктика» стояла как раз с противоположной от поселка ее стороны. Я поинтересовался, какой длины дорога и кто строил, — эти дорожные проблемы прочно теперь во мне засели. «Сами, кто ж нам построит? — сказал председатель. — Тут примерно километров двадцать. Два года делали». Двадцать, это значит, не намного меньше, чем на «Светлый», и дорога была настоящая, не просто вездеходный след в тундре, — прорезана и расчищена бульдозером. «У меня есть один старатель, — как бы откликаясь на мои мысли, продолжил Петр Константинович, — в поселке живет, так он тут на своем «Запорожце» проходит, да бывает, еще пятерых с собой прихватывает!» За перевалом, глубоко на дне узкого распадка, показались домики, взрытая бульдозерами земля, холмы отвалов возле промустановок. Когда спустились, Коротких выскочил из машины первым и шутливо пригласил: «Ну, не бойтесь, все комары у меня привязаны!» И тут же: «О, черт, кто их спустил?!».

По селектору председатель объявил, чтобы люди собрались в столовой, самом большом помещении, служившем одновременно и клубом. Инструктор райкома развесил на стене политическую карту мира и приготовился рассказывать о «горячих точках на нашей планете», а я попросил Петра Константиновича показать тем, временем свое хозяйство. Поскольку мы уже оказались в столовой, с нее и начали. Это был просторный зал, на столах белоснежные скатерти, вазы с тундровой зеленью. Может быть, где-то еще и имелись такие необычайно уютные и чистые столовые, но в московской системе общепита — точно, нет… Артель работала в две смены, поэтому столовая была построена с таким расчетом, чтобы в ней сразу могла разместиться вся смена, То есть примерно сорок человек. А вообще-то никакого привычного горожанину расписания: завтрак, обед, ужин, — никаких ограничивающих «часов работы» в этой столовой не существовало, в любой момент дня и ночи старатель мог прийти и поесть или просто выпить чаю. Повара, как и вся артель, тоже работали круглосуточно. «Кто там сколько раз пришел, мы не считаем, — сказал Коротких, — и отдельно ни за кем не записываем. Ну, съест он за двоих, значит, потребность такая, но за троих-то не съест?! Это все мелочи… Продукты у нас свежие: картофель, лук, молоко, колбасы, хлеб регулярно завозим из Иультина. Свой холодильник в вечной мерзлоте выдолбили, можем хранить до пяти тонн мяса. Поросят откармливаем — ко Дню металлурга…» При выходе из столовой я заметил шкафчик, набитый аккуратными рядами сигаретных и папиросных пачек. «Курево тоже артельное: кому надо — берет». Посмотрели мы затем общежитие на сорок человек: в каждой комнате стояло не более четырех кроватей, имелись отдельные сушилки для рабочей одежды, а главное, — душ, куда горячая и холодная вода подавалась по центральной магистрали от собственной водонапорной башни… «А остальные где живут?» — спросил я. — «В балка́х, — показал Коротких на десятка два балко́в ниже по склону. — Люди не все ведь захотели в общежитие, оно ведь не всякому по душе. У меня тут народ разный, с высшим образованием человек восемь. Даже свой корреспондент есть, Гена Бубнов, его хлебом не корми — дай ему писать. Недавно его статья была в «Горняке Заполярья», — о нашей артели… Он тоже в балке остался: «Мне, — говорит, — уединиться, бывает, надо, за машинкой посидеть, подумать!» Ну, у них в балках тоже неплохо: и тепло, и просторно, даже душевые себе наладили…»

Пока мы ходили и разговаривали, я присматривался к Петру Константиновичу, и все больше он мне нравился: коренастый, очень широкий, почти квадратный, лицо тоже широкое, старомодная, именуемая «полубокс» стрижка — с челкой на лбу, глубоко посаженные синие живые глава, и сам весь живой, подвижный, бойкий, и такая же бойкая, четкая, деловая скороговорка. «Свой радиоузел есть, телефонная связь с поселком, сами тянули… почта регулярно. На будущий год парник построим на двести квадратных метров, землю для него специально завезем. Здесь, — он повел рукой, указывая на площадку перед общежитием, — траву посеем. Природу надо охранять — у нас семь водоотстойников, чтобы не загрязнять гидросеть. С последней дамбы воду пить можно…» — Чувствовался в председателе — хороший, крепкий, разумный хозяин, и видно было, что артелью своей он гордился. Тут, наверное, надо упомянуть, что старательская артель организуется на следующих началах: заключает с комбинатом договор на отработку определенного участка, получает от него необходимую технику, а далее, как говорится, привет: все остальное — дело ее рук, ее собственной инициативы. И исходя из этого, можно было понять гордость Петра Константиновича — в самом деле, за те несколько лет, что артель «Арктика» работала в этом распадке, она обосновалась здесь, можно сказать, с комфортом… Но меня, в связи с этим, вот что интересовало: поскольку все это — и дорога, и новое общежитие, и столовая, и парник, и душ — делалось не за счет государственных, а за счет принадлежащих артели средств, ее же силами, охотно ли шли старатели на благоустройство своей, заведомо временной жизни, и как это отражалось на их окончательном заработке? Об этом я и спросил Коротких, хотя, в общем-то, предчувствовал ответ.

— Семь-восемь месяцев в году — не такая уж «временная жизнь», — сказал он. — И нам на этом участке работы — еще лет на восемь. Неужели все это время жить как в берлоге?! Все делается с согласия общего собрания артели: проголосовали — закон! Современный старатель ведь не тот, что раньше, — это раньше такая поговорка была: «Манька, не мой ноги в этом ручье, из него старатель пил!» Спросите сейчас любого, каждый ответит: чем лучше условия быта, тем выше производительность труда. Те средства, что мы вкладываем в свой быт, мы с лихвой возмещаем на добыче металла. Теперь только середина сезона, а мы уже дали годовой план по олову — и полтора по вольфраму! А что касается заработка — по девяти-десяти «нераспечатанных» получат… Куда ж больше-то, а? — подмигнул Петр Константинович. — Больше — даже вредно…

Познакомился я, когда кончилась лекция и с Михаилом Борисовичем Суриным, человеком необыкновенно высокого роста и широченных плеч. «В прадеда, — как сказал он, — прадед по семейному преданию, бурлачил на Волге, причем не какой-то там заморенный, не репинский, не некрасовский был бурлак!» Сам Михаил Борисович — по образованию инженер, работал в конструкторском бюро одного из московских НИИ и видимо, не только внешняя стать передалась ему от вольного прадеда-бурлака, но и еще что-то; выдернувшее его из учрежденческих стен и закинувшее за двенадцать тысяч километров от Москвы, пусть не в бурлацкую артель, в старательскую. Здесь Сурина с его познаниями в технике старатели назначили старшим по ремонту и не ошиблись: весь бульдозерный парк артели — шестнадцать машин — к началу промывки находится всегда в полной готовности и работает без перебоев. Сурин даже собственное в артели литейное производство сумел наладить. Выбран он также партгрупоргом — имеется в «Арктике» тринадцать коммунистов, ядро коллектива. «Как удается вдвое-втрое перевыполнять план?» — спросил я. «Просто не стоим ни секунды — сказал Михаил Борисович. — Все продуманно: например, съем металла с прибора или текущий ремонт — только во время пересменки. Даже в обеденные часы: прибористы уезжают на обед, их подменяют ремонтники. В результате: два обеденных часа в сутки превращаются в два рабочих часа. Сто промывочных дней — уже двести часов, то есть двадцать добавочных смен добычи металла!» — «Такой ритм, видимо, требует дисциплины?» — предположил я. «О дисциплине и речи никто не ведет! Ни прогулов, ни опозданий — эта само собой. На весь промсезон — железный «сухой закон»… Коллектив в таких условиях — лучший и воспитатель, и судья. Ну, и собственная сознательность у каждого есть. Перед началом промывки собрались: товарищи, так и так, на комбинате летом «безметелье», отставание от графика — значит, кто должен подналечь? Мы, старатели! Есть предложение — все промывочные дни объявить ударными! Проголосовали — и так оно и есть… Недавно даже пересмотрели соцобязательства, еще более высокие взяли. Коротких, наверное, говорил…» — «А тоскливо не бывает — вот так, от всего вдали?» — «Как же, живые люди, — конечно, бывает! — засмеялся Сурин. — Но есть работа, есть досуг. Можно кино посмотреть, в шахматы поиграть, музыку послушать. И такая природа, такая красота вокруг! Кто минералогией увлекается, в сопки ходит, камни ищет, что грибы собирает… Наконец, существуют же СП, полярники, геологи в поле, существуют до сих пор места и условия, где нужны крепкие, выдержанные ребята! А мы чем хуже?»