Шамиль Бикчурин - Твердая порода

Буровики уже начинают похохатывать, а Тин-Тиныч тянет руку, чтобы закрыть рот Фархутдина:

— Будет болтать-то! Нашел о чем говорить!

Фархутдин отодвигается в сторонку и продолжает:

— Да… Нет бескозырки, которую он вечером собственноручно повесил на гвоздик! Где только ни искали — нету, пропала! Потом заглянули в лохань и — не знаю, смеяться или плакать: тихоокеанская чеплашка, гордость Тин-Тиныча превратилась в мокрую тряпицу. Будь он проклят, этот теленок! Несмотря на привязь, дотянулся все-таки ночью до славного морского головного убора, и остался от него лишь кусочек ленты с надписью «флот»!

Огорченный Тин-Тиныч уселся в стороне.

— Черт с ней, и с бескозыркой, но если встретится Валя, как я ей покажусь!

— Да-а-а. Теперь уже не узнает тебя твоя Валя!

— Как бы она, подумав, что это ты, не повисла на Мутгарае! — дразнят Тин-Тиныча, а он только отмахивается.

— Ну, а как твои дела, Назип?

— Ничего. Клопов, главное, нет… Чисто.

Сдав буровую, вахта Саакяна отправилась в село. Как сказал Зубаиров, им всем четверым квартиры определены, только нужно сходить в сельсовет и узнать, где эти дома.

— Сколько еще будет тянуться эта жизнь у дедушек да бабушек? — жаловался Мутгарай всю дорогу, а когда вошли в село, вдруг остановился.

— Не пойду я в сельсовет. Обойдусь и без них…

— Ты, конечно, не можешь жить, как все, — взбесился Саакян. — Странный человек, ей-богу!

Мутгарай даже не обернулся. Быстро пересек улицу и скрылся в узком и грязном переулке.

Как говорила тогда Фарида, ее дом должен находиться где-то в этом переулке, на конце, у самой рёки. Только вот неизвестно, пустит ли? Должна. Сама ведь говорила: «Если переедете, мол, в село, не ищи где-то квартиру, а иди прямо ко мне». Потом еще добавила: «Впрочем, едва ли захотите жить у таких, как мы. Вам найдут дома и попросторнее».

Шагая вдоль плетня, Мутгарай дошел до говорливого ручейка. «Пожалуй, здесь». Посмотрел налево, на низенькую избу за деревцами. Действительно, похожа на баню. Кажется, что домик, стыдясь своего маленького роста, спрятался от людского глаза.

В окошке, что было чуть больше сотовой рамы, светился огонь. Мутгарай открыл плетеные ворота и вошел во двор. Рассыпались овцы, испуганно встала корова, в сарайчике закудахтали куры.

— Даром что одинока, а скотины порядочно держит, — оценил Мутгарай. Тут же его взгляд упал на толстые бревна, сложенные у плетня. Это, видать, на новый сруб. Покойный муж, наверно, заготовил…

Едва он постучал в сенцы, из щелей мелькнул свет и донесся знакомый мягкий голос:

— Кто там?

— Это я, Фарида.

Фарида по голосу не узнала — видимо, и в мыслях не держала, что придет Мутгарай.

— Кто же ты?

Хозяйка с опаской открыла сенцы. Несколько мгновений смотрели они друг на друга и не могли вымолвить ни слова. А какие тут подходящие слова подобрать?

Но вот лицо Фариды посветлело:

— Уф, испугал… Оказывается, это ты, Мутгарай!

От частого дыхания высокая грудь Фариды то поднималась, то опускалась.

— Если не прогонишь, пришел проситься на квартиру, — сказал Мутгарай, продолжая смущенно стоять у порога. — Не ругай меня…

— За что ругать? Посмотри сам, понравится ли? У нас ведь так тесно…

— Было бы душе просторно! — сказал Мутгарай, осмелев. Окинул взглядом комнатенку, увидел, что здесь и в самом деле тесновато. Но в избушке — четыре-пять шагов вдоль и поперек — имелось все для жизни. Почти половину передней части занимает деревянная кровать. Напротив нее — другая, отгороженная кровать, где, разбросав ручонки, спал ребенок. Видимо, это и есть дочь Фариды. Ближе к двери стоит стол и обитый жестяными полосками сундук.

Другую половину избы занимают печка и кухня. Небольшая лавка заставлена посудой. Признаться, в избе не было места не только лежать, но и сидеть. Как-то не по себе стало Мутгараю, и он пожалел, что пришел проситься сюда на квартиру. Но теперь уже уходить неудобно…

И Фарида его состояние поняла, указала на единственную в доме табуретку.

— Садись, Мутгарай, — сказала она грустно и вздохнула. Потом сложила руки на груди и прислонилась к печке. — Раздеваться не предлагаю, смотри сам. Вот так и живем. Одиночке достаточно…

Мутгарай сел, чтобы не обидеть хозяйку, спросил:

— Ну, как жизнь, Фарида? Когда еще поедем убирать хлеба?

— И-и, теперь уже пора копать картошку!

— Если приду помогать, не прогоните?

— От Галляма-абзый этого можно ожидать!

— Дурак он, ваш Галлям-абзый!

— Ничего не дурак! Мы его уважаем. Вон Камиль так и сбежал к вам на буровую!

— Думаете, я подбил Камиля? Если хотите знать, я уговаривал его не делать этого. Он сам, не зная еще нашей работы…

Мутгарай вошел, было в азарт, ругая нефтяное дело, но Фарида остановила его.

— Ладно, Мутгарай, не горячись, успокойся. Лучше я поставлю тебе чай. Ты с работы?

— Ты бы лучше картошки сварила, Фарида. Эх, не знаешь, как я соскучился по свежей картошке! Мне она даже снится!..

— Картошку так картошку! — Фарида с ведром вышла из дома.

«Славная женщина эта Фарида», — подумал Мутгарай. По тому, как быстро Фарида почистила картошку, как на ходу сменила скатерть и расставила посуду, как она посматривала на дочку и Мутгарая, парень почувствовал ее домовитость, доброту и сердечность.

Еще не сев за стол, Мутгарай твердо решил остаться на этой квартире. Приметил и место для себя. Вот этот стол чуть отодвинуть к порогу, а сундук убрать под стол, освободится на полу порядочно места. Что ни говори, все же не в палатке, не на холоду.

Если бы не проснулась дочка Фариды, то они вдвоем спокойно бы поужинали. Но ребенок проснулся и, увидев чужого человека, стал громко плакать.

— Чу, Фатыма, это дядя, хороший дядя к нам пришел.

Однако маленькая Фатыма никак не хотела примириться с присутствием в доме этого краснолицего дяди. Чем больше ее утешали, тем громче она плакала. Испуганно охватила ручонками шею матери и никак не могла успокоиться.

— Какой дикий ребенок, в доме нельзя появляться мужчине! — проговорила Фарида, утешая дочку.

— Значит, у тебя надежная охрана! — засмеялся Мутгарай.

Он подосадовал, что, зная о ребенке, не догадался купить хотя бы конфет. И прошло порядочно времени, пока они успокоили и уложили ребенка спать. Картошка на столе уже остыла и потеряла вкус. Да не беда, с голодухи пошла.

— Пожалуй, мне тоже пора лечь, — сказал Мутгарай. Он отодвинул стол и стал готовить себе место.

— Ты ложись сюда, а я — на сундуке. — Фарида мигом раскидала постель.

— Нет уж, так не пойдет, — возразил Мутгарай. — Я выбрал себе место. Вот сейчас отодвину сундук и…

— Еще чего! Ты же в гостях…

— Гость должен быть скромным! — Мутгарай одним движением засунул сундук под стол. — Не говори много, дай лучше подушку…