Шамиль Бикчурин - Твердая порода

Шумно, весело в толпе. Сельские девушки дразнят Фархутдина:

— Жаль, уезжает знаменитый артист.

— Да, очень жаль! Кто же, кроме него, на сцену босиком выйдет?

— Да чего со мной не бывало! — смеется и Фархутдин. — Вы, например, не пробовали зимой гулять по снегу босиком?

— А разве тебе приходилось?

— Я же ясно говорю вам — чего только со мной не бывало!

Собирается круг, тянут шеи, заранее смеются, а Фархутдин, убедившись, что слушателей достаточно, начинает:

— Однажды, нет, нет, не во время службы, не перебивайте, я уже тогда работал на буровой, однажды после вахты отправился я к девушке. Не девушка была, а райская птичка. Но такая капризная! Любила держать меня часами у ворот и караулить ее выход. Мою выдержку, стало быть, испытывала. А в зимние морозы, сами знаете, ох, трудны эти ожидания! Каждая минута год! Наученный горьким опытом, я в тот раз обмотал ноги толстой портянкой и надел подшитые валенки. Нет, думаю, пташечка моя, Фархутдин не из липы сделан! В таких валенках меня не только мороз, но и бронебойный снаряд не возьмет! Решил твердо: хоть пять часов, а буду ждать, хоть целую вахту отстою, но от ворот не отойду!

Не помню, уж сколько я простоял часовым у ворот. Наконец выпорхнула моя райская птичка. Хочу подбежать, чтобы обнять ее — не могу тронуться с места! Представьте, подошвы примерзли! Девушка подошла, взяла меня под руку и приглашает в кино. Я стою, будто глубоко вкопанный и забетонированный столб. «Пойдем скорей, Фархутдин, — ласково говорит. — Опоздаем! Что же ты стоишь?» Ну, я постарался и незаметно для девушки все же оторвал эти проклятые валенки. Правда, подошвы остались на снегу. Ну, идем в клуб. Я босиком шпарю по снегу. «Что ты зубами стучишь? — спрашивает девушка. — Мерзнешь, что ли?» — «Нет, говорю, наоборот, — я потею!» А вы знаете, я зубов своих стесняюсь и от этого еще громче ими стучу. А мороз-то! Мертвит пятки и поднимается до самого сердца! Какое шло кино — не помню. Запомнилось только одно: люди вокруг спят, а я топаю ногами, хлопаю в ладоши, и смеюсь, чтобы не так слышно было стука зубов. «Неужели тебе так интересно? — удивляется спросонья моя девушка. — Не нахожу ничего смешного!» — «Ну и отсталая же ты, говорю. Это ж политическая картина! Чтобы ее понять, знания нужны! Эрудиция!»

— Да уж не совсем ты, наверно, босой-то был! — недоверчиво смеются девушки.

— Выдумщик же ты, Фархутдин.

— Да вечно он сказки рассказывает!

— Сказки? — возмущается Фархутдин. — Я?! Если не верите, спросите у нее.

— У кого?

— У той девушки.

— Где же мы найдем ту неизвестную девушку?

— Да вот она! — Фархутдин повернулся к Гульнисе. — Скажи, Гульниса, правда ведь, что ты спала тот раз в кино?

— Если бы я, Фархутдин, знала, что ты сидишь босой, то взяла б твои ножки прямо в свои теплые ладошки!..

Фархутдин окинул всех победоносным взором, язтургайские девушки разом умолкли… Даже буровики крякнули. До этого Фархутдин никогда не указывал в своих историях точных имен и адресов. Это было что-то новое! Может, Фархутдин начисто рвет отношения с другими девушками и открыто заявляет, что у него наконец-то есть своя единственная «райская птичка»? Наверно, буровики стали свидетелями окончательного сближения старых друзей — Гульнисы и Фархутдина. И вот почему, оказывается, парень отправлял длинные послания к берегам Ика, а письма оттуда, против обыкновения, не рвал. Вот почему по первому зову приехала Гульниса и других подбила! Верно, беззаботная молодость Фархутдина была на исходе…

Тут кто-то крикнул:

— Райса идет!

— Дохтур идет! Супруга мастера идет! — пробежало по толпе провожающих.

Зубаиров скомандовал по машинам. Толпа загудела. Начались прощания, рукопожатия, объятия.

И вот все уже на месте. Около девушек остались только Сергей, Габбас и Назип, никак не могут оторваться. И кто знает, может, те искры, что заронили они в души язтургайских красавиц, потом вспыхнут ярким пламенем?..

А проводить Тин-Тиныча приехала с Тышлярской площади Валя. С самого утра они, тесно прижавшись, гуляют в сторонке. Валя рассказывает Тин-Тинычу, как она сюда вырвалась. Говорит Валя — голос тихий, нежный, засмеется — будто серебряный колокольчик звенит.

— Хоть ревнуй, хоть нет, друг мой Тин-Тиныч, а пришлось ради тебя поцеловать начальника, — рассказывает она. — Ну, о котором ты уже знаешь. Тьфу, все еще стоит во рту вкус селедки! Тьфу!

— Ты смотри у меня! — грозит пальцем Тин-Тиныч.

— Принесла я ему заявление с просьбой отпустить на один день. И слушать не хочет! Три раза приходила. Хмурится, а сам, чувствую, рад, что я вдруг к нему с важной просьбой! «Скажи, к кому ты едешь в Язтургай, кто там у тебя есть?» — пристает. А я отвечаю так, чтоб он не понял, в шутку я или всерьез: «У меня там жених, любимый». Он даже побледнел. «Ничего не знаю, никакого жениха не признаю, давай сюда свидетельство о браке!» Если нужно, смеюсь я, могу привезти их пять штук. И тут — подумай, на какое унижение из-за тебя я пошла! — отпусти, говорю, пожалуйста, милый! И поцеловала! Тьфу, все еще во рту неприятный вкус!..

— Ох и женщины! Змеи!

— Подумаешь, один холодный поцелуй… Это пустяк. Только будет мстительнее теперь этот тип, это уж точно. Посыпятся мне градом выговоры…

— Переезжай к нам, Валя! Ты ведь знаешь, теперь Язтургайская площадь на всех языках! Сенсация! Ведь мы сами, не думая, не гадая, открыли новое нефтяное месторождение! Приезжай к нам, работы хватит. Может, это месторождение побогаче Ромашкинского!

— Посмотрю на твое поведение! — смеется Валя.

С дочкой Лялей на руках Зубаиров гонит буровиков в машину.

— В автобус, в автобус, друзья, пора! Сергей, слышишь, трогаемся! Ты куда пошел, Назип? Габбас, хватит тебе! Девушки, отпустите его, не держите!

Зубаиров на минуту останавливается возле Райсы. Ему хочется сказать что-то хорошее, но говорит она:

— Опять разъезжаемся…

— Не надолго же.

— Мне и эти дни — долго.

— Ты вот что — с расчетом не задерживайся. Тебя ждут на новом месте…

— Сабирзян в очень плохом состоянии… Не сегодня-завтра…

— Значит, Камиль не поедет на новую буровую?

— Да, ему нужно побыть около отца… А у тебя на уме только буровая…

Зубаиров поцеловал румяную от мороза щечку дочери.

— Не болей, дочка, не плачь…

Зубаиров хотел обнять жену, но тут увидел, что ребята толпой валят из автобуса. С криком кинулся туда.

— Что случилось? Почему опять разбрелись?

— Мутгарая нет, мастер!

— Опять пропал? Ну, этого Мутгарая!..

— Наверно, он не придет, мастер, — сказал Кадермат со вздохом. — Он ведь давно не с нами…

— Конечно, не придет! — загалдели вокруг буровики. — Разве он оставит молодую жену? Разве он теперь бросит любимый комбайн, который вчера веялся ремонтировать?