Франц Таурин - На Лене-реке

И он действительно берег машину. Без особой нужды никому не давал и сам ездил только по служебным делам.

Вначале пешее хождение начальника удивляло сотрудников, потом к нему привыкли, и оно никому уже не казалось странным.

Самоходов жил в небольшом двухквартирном деревянном доме на тихой окраинной улочке, которая оканчивалась в невысоком редком сосняке.

Ровно в половине девятого утра Спиридон Матвеевич выходил из дому и, постукивая сучковатой палкой по деревянному тротуару, неторопливо шагал на работу. Вечером возвращался в разное время.

Сегодня он возвращался позднее обычного.

Рабочий день давно закончился, сотрудники все покинули управление, а Самоходов сидел в кабинете за столом, время от времени перечитывая лежавшую перед ним бумагу — рапорт директора кожзавода.

Перов докладывал, что восстановление поврежденной дымовой трубы производилось по способу, предложенному механиком завода Степняком, и закончено в шестидневный срок.

«Шесть дней, — произнес про себя Самоходов и еще раз просмотрел рапорт Перова, — шесть дней!»

Самоходов открыл боковой ящик стола, нашел докладную, подписанную Кравцовым и Струйским, не спеша прочел ее и снова погрузился в глубокое раздумье.

«Что было бы, если бы я согласился с доводами комиссии Кравцова? — требовательно спросил он себя. — Месяц простоя завода. Провал плана. Срыв оборонного заказа… А ведь я согласился… Только Еремеев заставил меня принять правильное решение. Сам я не сумел найти его».

Сделать такой вывод было нелегко, но Самоходов никогда не кривил душой ни перед другими, ни перед самим собой. Он был принципиальным человеком и не принадлежал к числу тех, которые, совершив ошибку, затем с легким сердцем признают ее и, считая, что признанием уже полностью искупили свою вину, тут же забывают о ней.

Почему он, старый коммунист, опытный руководитель, оказался в хвосте событий? Почему Перов, по возрасту годившийся ему в сыновья, оказался проницательнее и дальновиднее?

Теперь Самоходову было ясно, что он допустил ошибку не только в решении вопроса о способах восстановления трубы. Он вообще не сумел понять того, что происходило на заводе.

В работе коллектива появилась живая творческая струя, он, руководитель, ее не заметил, не только не помог ей пробиться, развернуться во всю ширь, но даже противодействовал. Пусть не сознательно, но тем не менее достаточно активно.

Почему так получилось?

Восстанавливая в памяти всю историю взаимоотношений управления с заводом, Самоходов должен был признать, что в противоположность ему Еремеев с самого начала верно определил существо и смысл происходивших на заводе событий. И, как неизбежный вывод, явилась мысль: «Следовательно, Еремеев также понял и существо моих ошибок. Безусловно. Почему же он ничего мне не сказал об этом? Побоялся обидеть? Нет, стеснительность не в характере Еремеева. Это твердый и прямой человек. Почему же?»

Самоходов вспомнил, как терпеливо и вместе с тем настойчиво Еремеев указывал ему на ошибки в руководстве заводом и не только указывал, но и ставил его в такое положение, что ошибки приходилось исправлять иногда даже против своего желания.

Но оценки линии его поведения, той суровой оценки, к которой пришел он сам, Еремеев ему никогда не высказывал. Видимо, ждал, когда сам поймет корни своих ошибок, надеялся, что у Самоходова достанет на это партийности.

— Ну, спасибо, Василий Егорович, за доверие, — тихо произнес Самоходов, и если бы кто увидел его в эту минуту, то поразился бы: на всегда сосредоточенно-строгом лице его было выражение взволнованной растроганности.

Люди с крутым характером, подобные Самоходову, способны допускать серьезные промахи в работе, но, осознав их, имеют мужество не только признать, но и решительно исправить, даже если для этого потребуется изменить всю линию своего прежнего поведения.

Самоходов еще раз прочитал рапорт Перова и крупным размашистым почерком написал приказ по управлению о премировании всех работавших на восстановлении трубы.

Октябрь стоял холодный, но бесснежный. Первый снег, выпавший еще в конце сентября, выдуло ветрами, и голая земля печалила глаз окаменевшими комьями грязи.

После долгой вереницы однообразно ветреных дней непогода стихла. Потеплело. Ночью пошел снег. С вечера в воздухе мягко кружились снежинки, хорошо заметные в снопах света уличных фонарей, а когда первая смена шла на работу, снег падал уже так густо, что в десяти шагах фигура человека терялась, словно в тумане.

Заготовщицы входили в цех засыпанные снегом и, снимая шапки и шали, отряхивались у порога.

Все были рады первому снегу.

Молодежь подшучивала над Куржаковой, уверяя, что она принесла на своей огромной шали целую копну снега.

— Рады, сороки, посмеяться над старухой, — беззлобно ворчала Куржакова, отряхивая шаль.

За пять минут до начала смены прозвенел первый сигнал.

— Что это Тани нет, уж не заболела ли? — спросила Куржакова.

И почти тут же вошла Таня и, быстро раздевшись, уселась за свою машину.

— Невеселая чего-то? — спросила Куржакова. — Аль случилось что?

— Нет, ничего, — ответила Таня, но тон ее и односложность ответа показали, что она действительно чем-то встревожена.

Накануне Таня получила письмо от Василия. Письмо принес его однополчанин.

— Вместе с ним в госпитале лежали. Он раньше меня выписался, — поспешил сказать Лучкин, успокаивая сразу изменившуюся в лице Таню. — Мне после операции был отпуск на поправку назначен, и мы сговорились, что когда поеду — письмо захвачу. Так что вы не сомневайтесь, теперь он здоров. Да в письме, наверное, все описано.

С волнением Таня развернула сложенное треугольником письмо.

Василий сообщал, что долго лежал в госпитале, поэтому и не посылал писем.

«Хотя и лежал по пустякам: вывихнул руку на ученье, не писал, чтобы не беспокоилась».

«А что столько времени молчал, так я не беспокоилась», — с упреком подумала Таня.

«Теперь я здоров, как всегда, — писал Василий дальше, — и вместе с товарищем не дождусь дня отправки. Уже точно известно, что скоро выедем на фронт.

Как слышно, поедем туда, где мы с тобой, Танюша, думали побывать и где сейчас наш брат, сибиряк, всего нужнее».

Таня сразу поняла, что речь о Москве, и сердце ее тревожно сжалось.

По сводкам Информбюро Таня отчетливо представляла, как близко от Москвы идут бои и как они ожесточенны.

«Считаем дни до встречи с проклятым врагом. Худо будет немцу от встречи с сибиряками. У бойцов кровь в сердце кипит…»

«Мне здесь тоже машину дали, — писал дальше Василий, — хорошую машину, станковый пулемет называется… Познакомился я с ней как надо, весь техминимум прошел, теперь не терпится поскорее экзамен на квалификацию сдать. Командир наш, лейтенант, говорит, что пулеметчик из меня подходящий, и надеюсь в бою управиться с этой машиной не хуже, чем в цехе управлялся».