Сулейман Рагимов - Сачлы

Али-Иса, мелко семеня ногами, поспешил следом за ним. Наблюдая с веранды, Сары проворчал в бессильной злобе:

— У, старая лиса, выслуживаешься?! Кулацкое отродье, хитрец!..

Просматривая очередную почту, Тель-Аскер увидел письмо, адресованное Рухсаре Алиевой. Положил письмо в карман, решил: «Сам занесу» — и пошел в больницу. Подобным образом он поступал уже не раз. Для него это был повод лишний раз увидеть девушку, перекинуться с ней одним-двумя словечками. Он упорно искал пути к более близкому знакомству с Рухсарой, но пока тщетно. Девушка не желала его замечать. Это еще больше распаляло Аскера, надежда не покидала его.

Однако и на этот раз Рухсара не стала разговаривать с ним, молча взяла письмо и, даже не поблагодарив, ушла в комнату, захлопнула перед его носом дверь.

Нанагыз посчитала нужным сделать дочери замечание:

— Нехорошо так, ай, гыз! Нельзя быть такой неприветливой. По-моему, этот телефонист неплохой парень — вежливый, услужливый, всегда приносит нам письма, а ты даже «спасибо» ему не скажешь.

Рухсара ответила сердито:

— Мне не хочется прикасаться к письмам, которые побывали в его руках. Противный тип. Письма должен разносить почтальон. Чего он лезет не в свои дела?

Рухсара невзлюбила Аскера с первого же дня приезда в район, можно сказать — с той самой минуты, когда она, сойдя с автобуса на площади у базара, с чемоданом в руке была встречена нахальными взглядами и двусмысленными репликами курчавого телефониста и его приятелей.

— Просто этот парень — уважительный человек, — защищала Нанагыз Аскера.

— Нет, мама, ты ошибаешься, — возражала Рухсара. — Я не могу лицемерить, не могу благодарить человека, к которому у меня не лежит душа.

— С людьми надо быть приветливой, — настаивала мать. — Не забывай, доченька, ласковое слово — волшебное. Ты ведь не прокурор. Зачем жалить всех подряд?

— Не все люди одинаковы, мама. Есть хорошие и есть плохие. Ты многого не знаешь, мама.

— Да разве от тебя узнаешь что-нибудь, детка? Зачем таишься от матери? Ничего не хочешь рассказать…

— Ты опять о своем, мама?… Прошу тебя, не надо…

— Доченька, Рухсара!

— Мама, ну, пожалуйста, не надо.

— Твои глаза, детка, о многом говорят мне, но почему ты не хочешь рассказать мне о своей беде, о своем горе словами?

— Оставь меня в покое, мама. Видно, слезы — единственное утешение всех девушек и женщин. Гораздо хуже, когда даже плакать не можешь.

— Я вижу, доченька, на глазах твоих постоянно кровавые слезы.

— Это ничего, мама, ничего… — Рухсара, достав платок, вытерла навернувшиеся на глаза слезы, заставила себя улыбнуться, повторила: — Ничего.

Письмо было из дома — от Мехпары, Ситары и Аслана: три тетрадных листочка в клетку, каждый писал о своем. Дети просили мать поскорее приехать. Маленький Аслан неровными, корявыми буквами нацарапал: «Мамочка, мне очень плохо без тебя. Вспомни, в этом году я пойду в школу. Хочу, чтобы ты сама отвела меня…»

Мехпара в своем письме приписала на полях: «Видела Ризвана и Тамару, они шли вместе по улице».

Рухсара прочла матери вслух все, кроме этой фразы. Дойдя до нее, осеклась, смутилась, примолкла. Мать заметила, начала спрашивать:

— Что там еще написано?! Ты что утаила от меня? Пожалуйста, прочти все, Рухсара, что там написано?

— Да так, ничего, мама…

Нанагыз продолжала настаивать:

— Только что говорила, будто не умеешь лицемерить… Почему же сейчас говоришь неправду? Прочти, что там написано.

— Ничего. Не трогай меня, мама. — Голос Рухсары прозвучал раздраженно. Помолчав, она сказала: — Возможно, я уеду в Баку на несколько дней.

Нанагыз обрадовалась:

— Уедем, уедем, доченька! Надо нам поскорее собраться и — домой. Нечего нам здесь делать. — Я говорю только о нескольких днях, — сухо ответила Рухсара. — Я вернусь сюда, мама…

— Рухсара, прошу тебя, умоляю, уедем навсегда домой! В Баку я пойду к большим начальникам, они разрешат тебе вернуться в город.

— Зачем тогда я столько лет училась? Зачем ты учила меня?

Мать и дочь спорили долго. Спать легли удрученные, подавленные. Утром Нанагыз опять начала упрашивать Рухсару:

— Скажи, доченька, что написано в письме? Прочти, прошу тебя.

Рухсара подошла к матери, погладила ее седую голову, ответила:

— Мехпара написала, что видела Ризвана. Он был не один.

— С кем?

— С моей подругой.

— С какой подругой?

— С Тамарой.

— С этой кривлякой?

— Да, якобы с ней.

Нанагыз понурила голову, ей не хотелось верить.

— Как же так, детка? Как же так?.. Ведь ты дружила с ней, делила с ней хлеб-соль…

— Такова жизнь, мама.

Рухсара, взяв полученное накануне письмо, вырезала из него ножницами фразу о Ризване и Тамаре, разорвала полоску бумаги на клочки и выбросила их в окно.

Во дворе больницы Али-Иса показывал Демирову разбитые им цветочные клумбы и обвитую густым вьюнком беседку под самым окном своей комнаты. Беседка особенно понравилась секретарю райкома. Заглянув в нее и увидев там узенькую деревянную кровать, он спросил:

— Ты и спишь здесь, старик?

— Почти каждую ночь, — ответил Али-Иса, — если, конечно, погода позволяет, когда нет дождя. Можно сказать, это мой летний домик.

— Неплохо сделано, умело, молодец! — похвалил секретарь. — Тебе можно позавидовать, старик, всегда на свежем воздухе.

Али-Иса, польщенный, улыбался:.

— Если хотите товарищ Демиров, будущей весной я могу соорудить подобную беседку и у вас во дворе, — предложил он. — Сделаю — даже лучше будет, чем эта. Построю для вас зеленый дворец, райский уголок. Внутри повесим клетку с канарейкой. Честное слово, будущей весной сооружу для вас изумрудный домик, если, конечно, буду жив. Думаю, доживу до весны. Зимой, правда, я часто болею, говорю себе: нет, не дотянуть тебе, Али-Иса, до лета. Но приходит тепло — и я оживаю. Никак не может одолеть меня ангел смерти Азраил. Спросите, почему? Да потому, что я жилистый, а у ангела смерти, видать, зубы плоховаты, не может разжевать меня и проглотить. Так как, товарищ Демиров, сделать для вас такое же соловьиное гнездышко?

— До весны еще много времени, — уклончиво ответил Демиров. — Там будет видно, старик.

— Времени-то много, товарищ секретарь, а начинать надо уже сейчас.

— Прутья каркаса не сгниют под снегом?

— Нет, что вы, товарищ секретарь! Моя беседка стоит уже пять лет — и ничего. Зимой, когда снегу много, прутья прогибаются, но не ломаются. Мои прутья — очень прочные. Разрешите, я завтра же начну работать. Разве наши, местные, способны оценить мой зеленый домик? Честное слово, я построю для вас такое чудо, что слава о нем разлетится по всему району. Возможно, некоторые скажут, что беседка секретаря райкома похожа на беседку завхоза больницы. Ну и что же, пусть себе говорят. Разве у нас в стране теперь не все равны? Ведь не упадет же небо на землю оттого, что беседка завхоза будет похожа на беседку секретаря? И пусть будут похожи, ведь они — творение одних и тех же рук. Мои руки все могут. Я, как говорится, мастер на все руки. Взять, к примеру, нашу больницу. Она хоть и мала, но больные в ней все-таки лежат. И больница эта на моих плечах. Трудно мне приходится, но я выкручиваюсь: папаху Али, как говорится, надеваю на голову Вели, а папаху Вели — на голову Али.