Виктор Пшеничников - Последние метры

- Як тому, замполит, что рано или поздно человек возвращается к своему прошлому, держит перед ним ответ. И тут уже никто не схитрит: как жил, чем жил,- все выкладывай начистоту… В прошлом году умер старик. Змея укусила аульского мальчонку, вакцины под рукой не оказалось, вот старик и отсосал яд. А у самого были плохие зубы, ну и… Перед смертью сказал: когда-то, в молодости, из-за него погиб в пустыне товарищ,- укусила змея, яд быстро рассосался по телу… Старик тогда стариком еще не был - крепкий, здоровенный парень, зубы все целые. А что надо делать - не знал. Или же струсил… Так и умер в песках товарищ. А старика, видишь, всю жизнь совесть мучила, пока не получил у нее прощения… Так и ты: казнишь себя понапрасну, переживаешь,- Закончил Белов.- К чему? Что это изменит?..

Замполит ушел от него раздосадованным.

К обеду вернулись представители штаба и Лагунцов. Завьялов придержал Анатолия за рукав, словно хотел что-то сказать, но только махнул рукой и зашагал по асфальту, мимо озябшего часового, мимо ворот - к дому.

Лагунцов пришел в беседку, сел рядом с Олейниковым; некоторое время смотрел на казарму сквозь сухие прутья декоративного винограда, потом спросил:

- Есть хочешь, Петр Александрович?

Олейников, не глядя на капитана, кивнул и встал.

Повар подал в окно раздатки обед на двоих, но Лагунцов есть не стал. Сказал, катая по столу хлебный мякиш:

- Вам с Дремовым встретился сильный противник… Если бы нарушители проникли в наш тыл - трудно сказать, какие могли быть последствия. Готовились основательно, документы были в полном порядке, не подкопаешься…

Олейников молчал. Ложка в его руке мелко дрожала.

Похоронили Дремова с воинскими почестями. Миша Пресняк отлил из алебастра очень похожий бюст. Поставили его на могилу. А рядом - треугольный кусок обыкновенного серого шпата, который принесли от погранзнака молодые пограничники, друзья Дремова - Кислов и Шпунтов.

На заставу возвращались молча. Неожиданно пошел дождь пополам со снегом, особенно жгучий, промозглый в эту пору, и все промокли. Лагунцов шагал в стороне, по обочине дороги. По щекам его стекали капли. Казалось, он думал о чем-то своем. Старшина Пулатов подошел к нему, как бы невзначай обронил:

- А мать-то Дремова, видно, где-то на полдороге застряла… А может, телеграмму не получила.

- Да, погода нелетная…- нехотя промолвил Лагунцов.

- Жаль Дремова,- вновь заговорил Пулатов.- Не хотел я жену свою волновать, в больнице еще все-таки, да как такое не скажешь? Расплакалась она… А сына-то мы назвали Сашей, в честь Дремова…

Помолчали. Потом старшина спросил:

- А правда, наш замполит остается на заставе?

- Правда, старшина. Куда же ему ехать. Он, может, впервые-то ее близко увидел, границу, пощупал своими руками… Тут, старшина, все по совести.

…Мать Дремова приехала из Барнаула на день позже. Долго стояла у свежего холмика. Все смотрела и смотрела. Она гладила разбитый фонарь сына и беззвучно плакала. Свозили ее и на тот участок, где прогремел предательский выстрел в ночи, где сын ее сделал последний шаг по своей земле… На другой день она уехала - не выдержала. Провожали ее всей заставой, выстроившись у фасада казармы.

Уже позже в пенале дремовского автомата обнаружили туго скрученную записку: «Друг! Если тебе достанется автомат № 2287, знай, с ним я задержал трех нарушителей. Бьет метко. Береги его, и он не подведет…»

На боевом расчете прочитали записку перед строем. Все молчали. Потом Кислов попросил отдать ему этот клочок бумаги.

- Пусть эта записка останется в комнате боевой славы…- сказал он хрипло.- Я опишу Сашин подвиг…

Завьялов неподвижно стоял перед строем по правую руку от Лагунцова. Не нарушая торжественного хода боевого расчета, у столика дежурного, где равномерными сигналами шли доклады с границы, стоял, записывая что-то в походный блокнот, полковник Суриков.

В руках Лагунцова, переданный дежурным сержантом, появился автомат. Олейников вздрогнул, когда услышал свою фамилию.

- Отныне автомат № 2287,- голос Лагунцова звучал торжественно,- будет вручаться лучшему пограничнику молодого пополнения. Первым его получает рядовой Олейников.

Солдат взял автомат. Словно забыв установленные слова ответа, Олейников поцеловал холодный металл, в некоторых местах протертый до матового блеска, и молча вернулся в строй…

- Когда-то я думал: на границе, наверно, и спят, не скидывая сапог, в обнимку с оружием… Да только теперь скажу: граница наша погонями живет часы, сутки там, другие. А все остальное - учеба. Будни. Ну и праздников, конечно, немножко…

Он философ, мой друг прапорщик Александр Медведев. Он только что вернулся с проверки нарядов, отогрелся горячим чаем, благодаря чему и обрел философическое настроение. У него дома лежат - среди прочих - фотографии именитых артистов с дарственными надписями. Он обеспечивал шестеркой лучших заставских лошадей съемки фильма «Сорок первый». Кормил озябших на осеннем ветру актеров немудреной солдатской кашей. Учил их скакать галопом, не сваливаясь с седла. Несся, как требовал сценарий, перед операторским объективом, совершенно очаровав режиссера,- белозубый, мятежный, гимнастерка на спине - пузырем…

Но Александр вспоминает об этом вскользь, и то если очень настоятельно просишь. Губы его при этом смыкаются, лицо становится сердитым, насупленным; глаза особым, искоса, взглядом как бы говорят: не это главное, понимаешь, не кино и популярность…

- Ты весну-то хоть раз видел по-человечески? Про дятлово кольцо слыхал? Это когда дятел соковицей на матерой березе лакомится. А что такое ожеледь, знаешь? Снежный дуролом, по-иному, ледяная налипь на ветках… А как барсук после спячки когти о наст дерет, обтачивает,- видел? То-то, не видел. Не знаешь. Жаль. А ведь оно - вот у тебя, под рукой, искать много не надо. Граница, когда на ней не стреляют, что кладовая без замков и стенок, только смотри и запоминай. А люди!.. Что ни человек, то картина. Ничего не изобретай, о каждом бери и пиши этюды с натуры…

Спасибо, мой добрый философ! Последую твоему совету.

Товарищ бабушка

Он вырос на пороге дома внезапно, заполнив собою дверной проем,- крепкий, как боровичок в невытоптанном лесу, сияющий, насквозь пропахший сладким инжирным запахом осени.

- Товарищ бабушка, докладываю…

Может быть, от энергии, силы, переполнявшей его, а может, от того, что лейтенант действительно был из породы людей не «мелкого сорту», как говорила бабушка,- дом удивительно стал вдруг похожим на вагон идущего скорого поезда: тонко затренькала, зазвенела посуда в буфете, весело, с брызгами зажурчала из крана вода, задвигались стулья.