Александр Старостин - Второй круг

— Каково ваше мнение о составе выступающих? — спросил он, не выдержав собственного молчания.

— Я думаю… — Чикаев сделал вид, будто думает: на самом деле он давно уже все обдумал, — Термоядерный, то есть мой зам, выступит об организации производства, Прыгунов — о техническом обслуживании.

Николай Иванович Линев задумался.

— Так, так! — забормотал он, потом будто что-то решил: — Да, согласен.

Чикаев насторожился. Ведь его зам, и главный инженер, и вообще большинство молодых недолюбливают Линева. Чего бы это ему улыбаться? А ребята они зубастые, языки подвешены где надо.

И, словно для того, чтобы совсем сбить с толку Чикаева, Линев потер руки и даже подмигнул: все, мол, в порядке — так держать! Но тут же его лицо застыло, только глаза с неприятной внимательностью уставились на Чикаева — тот сидел как живое воплощение кротости и добродушия.

«Странно, он не улыбался уже два года, — думал Чикаев, — неужели придумал какие-нибудь контрмеры?»

— Был у меня тут Мишкин, — сказал он, чтоб разрядить напряжение и уйти в ничего не значащую болтовню: вдруг нечаянно прояснятся позиции и замыслы Линева?

— Не говорите о нем, — скрипнул зубами Николай Иванович, — какой у меня был цех! Рыбки в аквариуме, в душевой — голубая плитка, первое место по Базе… — Он махнул рукой.

— Как у него с семьей?

— У Мишкина-то? Жена ушла. Да и какая баба потерпит, чтоб у мужа выдирали двадцать пять процентов ежемесячно. Это со ста-то двадцати рублей оклада. Баба — змеиный сосуд. Ненавижу!

Чикаев кивнул, соглашаясь.

— Бабы, бабы, — пробормотал Николай Иванович, — кстати, тут и сейчас путешествует одна писательница, — он поморщился, — все ходит, вынюхивает, расспрашивает. А попробовал я читать, что пишет, — не могу. Как будто жизнь — это одно, а она пишет о чем-то другом.

— Что же вы хотите от нее? Она ведь не Тургенев. Да и что интересного можно рассказать про аэродром: крутим гайки, делаем план, еропланы летают. А вообще надо ее поддержать. Работник идеологического фронта! В наше послереволюционное время, когда создание государства и его институтов в основном закончилось, надо развивать каждого человека нравственно, чтобы силы каждого принадлежали всем, а силы всех — каждому. А воспитание нравственности есть дело литературы, искусства. Искусство на данном этапе есть средство единения душ, — сказал Чикаев и сам порадовался, как удачно нашлись слова.

Николай Иванович, не дослушав речи, медленно двинулся на выход. Около двери потер руки и чему-то хитро улыбнулся.

«Что же это он задумал?» — Чикаев был в полном недоумении.

На другой день он вызвал своего зама по общим вопросам, главного инженера Прыгунова и начальника ПДО, которого за глаза величали Битый.

Чикаев сел не во главе стола, как обычно, а напротив Прыгунова и Юры и положил на стол сигареты и зажигалку.

Термоядерный сразу сообразил, что шеф вызвал своих замов на «интимную» беседу, но на всякий случай задал «контрольный вопрос».

— Линева не будем ждать? — спросил он кротко и стрельнул глазами на Юру и Прыгунова.

— Он в управлении, — вяло отозвался Чикаев.

— Так он, я думаю, поехал к секретарю парткома?

— Да, по-видимому, он сейчас у самого Ивана Петровича.

— Понятно, — улыбнулся Термоядерный, Юра в ответ еле заметно кивнул, — ему надо провентилировать обстановку перед собранием, а заодно кое-что сообщить. Для собственной пользы.

Желая подыграть Чикаеву в создании особо «интимной» обстановки, Термоядерный взял сигарету из его пачки и щелкнул зажигалкой — высеклись только искры.

— Сразу видно, что у вас нет знакомых в авиации, — посочувствовал он, — не у кого попросить заправить зажигалку бензином.

Шеф улыбнулся. Потом выложил свои большие руки на зеленую скатерть и сказал:

— Вы знаете, зачем я вас вызвал?

— Догадываемся, — кивнул Термоядерный и наконец прикурил, — нам предстоит беседа с Иваном Петровичем перед отчетно-перевыборным собранием.

— Совершенно верно. С нами могут беседовать и представители райкома, и Иван Петрович. Мы должны уяснить, с чем мы пришли к собранию, уяснить свои перспективы и высказать свои пожелания. С Иваном Петровичем можно говорить открыто. Он глубоко авиационный человек и в курсе всех наших дел…

Чикаев умолк и поглядел на Юру, как бы ожидая возражений.

— Но он может не знать о том, что тормозило нашу реорганизацию, — сказал тот, — время показало, что наши мероприятия были просто необходимы.

— Так что же нам мешало? — невинно спросил Чикаев и тоже закурил.

— Консервативно настроенная часть… нашего актива. И Линев.

— Но в какой форме мы сможем это выразить? Ведь База теперь передовая, у нас Красное знамя, ни одной предпосылки к летному происшествию за полгода. Что мы скажем Ивану Петровичу?

— Все это достигнуто не благодаря Линеву, а несмотря на него, — сказал Юра, — он не умеет даже здороваться. А сейчас надо уметь и здороваться и улыбаться…

— Это, конечно, громадный недостаток, — съязвил Термоядерный, — но с этим мы не пойдем ни в райком, ни к Ивану Петровичу. Тут нужен конкретный разговор, и хватит нам ходить вокруг да около. Надо открыто сказать: «Да, ошиблись! Прекрасный работник, большой души человек, мастер — золотые руки, оказался не слишком хорошим замполитом нашей Базы. В цеху он был хорош, но на более высоком посту ему не стало хватать кислорода. И он в этом не виноват. У каждого человека своя высота полета. Так уж его сконструировала природа, таковы его параметры. Линев часто занимался не своими делами. Ему не нужно было крутить гайки. Вот к чему это привело! — Термоядерный вытащил из папки ксерокопию карты, подписанной на вылет Линевым. — За эту вынужденную расплачивался не он, а ни в чем не повинный инженер. И это я покажу Ивану Петровичу, и многое другое…

— Росанов? — придвинул к себе карту Юра. — Он?

— Кто ж еще?

Прыгунов в этот момент опустил голову и покраснел.

Последнее время он занимался только техникой и то, что можно назвать человеческими отношениями, вынес за скобки.

— Но нам скажут, — возразил Чикаев, — сами выбирали — вас никто за горло не держал, а если так долго терпели, то сами хороши.

— Да, ошиблись. И ты, Юра, не гляди на меня так зверообразно. Я все знаю и знаю, что авиация требует «моральной личности», но у нас тогда не было иного выхода. — Термоядерный развел руками. — В конце концов, Росанов, пребывая на Севере, не пострадал в зарплате. Это мой грех. Я во всем виноват. Я писал проект приказа один. Бей меня, если охота, только не пяль глаза.

— Умом понимаю, — медленно выговорил Юра, — а вот тут, — он дотронулся до груди, — нехорошо. Какая-то недоработочка.

— Виноваты все, — сказал Чикаев, — но об этом потом.