Александр Старостин - Второй круг

— Не было, Филиппыч, груза. Извини.

— Я этого так не оставлю.

— Ладно, Филиппыч, разберемся.

Мамонт слегка поклонился и пошел к ангару, зная, что Филиппыч сейчас выдумает еще какую-нибудь жалобу или предложение.

— Можно я с вами посижу? — спросила Люция Львовна у Филиппыча.

— Садитесь. Не жалко.

Вдруг Мамонт на ходу резко взмахнул рукой, поймал летящую муху и, пребывая в некоторой задумчивости, слегка вытянул ей голову. Несмотря на свою дородность и медлительность, командир в нужные моменты умел производить молниеносные и точные движения. В обычные дни он молчал. Про его молчание ходили анекдоты. Но иногда и он произносил лишние слова и даже грубил. Впрочем, грубил только своим. И чем вежливее говорил и слаще улыбался, тем был злее.

Он перебрал в памяти разговор с журналисткой, прикидывая, не сказал ли чего лишнего: пожалуй, нет — и поздоровался с летчиками.

— Готов? — спросил он.

— Нет, — ответили сразу несколько человек.

— Когда?

— Должны выкатывать.

И в самом деле створки ангара начали медленно раздвигаться.

— База так омерзительно работает, что ее следовало бы облить бензином и сжечь, — мрачно пошутил Мамонт, ЛПС одобрительно заулыбался: всех злила задержка вылета. Тем более истекал дефицит аэродромного времени, когда в небе нег столпотворения. Ну а кто из ЛПС помнит, чтоб тренировки начинались вовремя?

Ирженин сердито поглядывал на техников. Те вовсю «шустрили» — отцепляли водило, дозаправляли движки маслом.

«Раньше надо было шустрить!» — думал он, приняв метафору командира чуть ли не в буквальном смысле: развлекался.

«А как будем обливать Базу? По частям? Начнем с ангара?»

— Базу надо облить бензином и сжечь, — повторил Мамонт: он был необычно разговорчив, — а тех, что будут выскакивать, расстреливать. Только так здесь можно навести порядок.

Ирженин сделал вид, что прикидывает, где бы лучше расположить огневые точки, чтоб секторы обстрела перекрывались.

Наконец самолет был подготовлен.

— Поехали, товарищи! — сказал Мамонт.

— А знаете, Филиппыч, — сказала Люция Львовна, — вот командир все ругал Базу. У него даже есть изречение на этот счет. Чем вы объясняете это?

— Ничем не объясняю… Наземные вообще любят подсчитывать привилегии ЛПС, а ЛПС этого не любит. Не любит, когда про него говорят: «Ишь морду наел!» Ведь пилить по всей географии через шесть часовых поясов, и все сидя… И воздух, которым дышишь, пересушен — из компрессора двигателя. И кислородное голодание. И брюхо растет от неподвижности, и в животе урчит: молока нельзя перед вылетом, а также молочные изделия… А морду наедают оттого, что из-за кислородного голодания все время есть охота. Ну и толстеешь, и морда делается красная… Вон пошла на тренировку «восемьдесят шестая». Наконец-то!

Филиппыч поглядел, как самолет взлетает, и продолжал:

— И вот на земле всякие умники говорят: «Во, морду наел, а все ему мало». Морда-то, она, конечно, морда, а и нервы не в порядке, и геморрой, и мужские инстинкты притуплены. А на эстафете сидишь, разве отдыхаешь? Все одно привязан. Ну а потом, когда в профилактории спишь, обязательно рядом кто-нибудь храпит: не выспишься никогда по-человечески. Ну и потом самолеты все же летают по воздуху, варежку особенно не разевай… Хорошо посадил, чисто. Молодец!

Филиппыч поглядел, как самолет садится.

— Ну а какой техник думает, что на самолете летают люди? Сдернул фильтры, воткнул на место — и карту расписал. Есть такой анекдот. Бортмеханик спрашивает наземного техника: «Все готово?» — «Все, можешь лететь». — «Поехали со мной». — «Погоди, еще раз самолет обегу». Понимаешь теперь, отчего Васька так шипит на Базу? Вообще на земле не знают летной работы, а летун не знает, что и технарю тоже не сладко.

Внимание Филиппыча привлекли два техника, которые накидывали чехол на мотор, но им мешал ветер.

— Ну как ты зачехляешь? — заворчал он, как будто его можно было услышать за сотню метров. — Во дубина! Ветер! Заходи слева! Слева, говорю, заходи! Ну вот. Так. А ты чего стоишь? Помоги товарищу. Давно бы так! Лентяй ты, Академик!

Филиппыч укоризненно покрутил головой. Люция Львовна улыбнулась. Потом спросила:

— Почему вы недолюбливаете писателей?

— Врете больно, — отозвался Филиппыч. — Это что еще такое?

— А что?

— Два движка во флюгере. Ведь не должны по программе отрабатывать посадку на двух двигателях.

— Как во флюгере? Что это такое?

— Да вырублены, и лопасти установлены по потоку. Да…

Филиппыч начал было свое «выступление», но вовремя остановился, вспомнив, что рядом женщина, и только плюнул. Потом поднялся. Люция Львовна тоже встала. Они были одного роста.

— Что-то тут не то, — пояснил Филиппыч, — ну-ну, — начал он «подсказывать» пилоту, — выравнивай… так, так… Еще немножко… Доверни. Подбирай… Правильно. Это Ирженин… Молодец!

— Ирженин? Да? — оживилась Люция Львовна.

— Да, а вот и Линев-парторг сюда направляется. Картуз уж три раза поправил. Нервничает. А вот и сам Чикаев. Вынужденная, не иначе. Пойдем отсюда. Здесь нам делать нечего.

Самолет шел к перрону как-то нахально, сердито и, не пожелав заруливать на стоянку, выключил двигатели посреди рулежки: иногда самолет своим ходом может больше выразить, чем физиономии летного состава.

Из раскрывшейся дверцы сердито высунулась стремянка и сердито встала на крючки. Из кабины стали не спеша выходить летчики со спокойными лицами.

— Пойдем, пойдем, — сказал Филиппыч, — здесь и без нас разберутся.

Он смекнул, что журналистку надо отвести куда-нибудь подальше: еще сдуру напишет чего-нибудь про героизм. Конечно, ее писанину в печать не пропустят, а начальство выводы все-таки сделает.

— Вот она, ваша матчасть, — сказал Мамонт с ухмылкой Линеву, — вот она, товарищ парторг. Любуйтесь!

Он показал на «матчасть», которой следовало бы любоваться, и все машинально поглядели на самолет. Мамонт, казалось, торжествовал.

Николай Иванович Линев не любил, когда вот так улыбаются: лучше б уж матом запустил.

Мамонт отошел в сторону и медленно вытащил сигареты.

— Да что случилось, объясните толком, — спросил Линев у бортмеханика Войтина.

— А ничего страшного. Тренировались, повышали, значит, выучку летно-подъемного состава, согласно…

— Короче!

— Отрабатывали посадку на трех двигателях. Один как бы отказал. То есть сами его выключили…

— Не надо мне популярных лекций.

— Садились на трех, и тут воздушный винт двигателя номер два чего-то заискрил. Это нам не понравилось. По приказу командира я выключил и этот двигатель и для гарантии включил первую очередь пожаротушения, хотя в этом не было никакой необходимости. Сели на двух. Вот и все.