Александр Старостин - Второй круг

Утром в комнату, где размещался экипаж Ирженина, вошел Росанов с отмороженными щеками.

— Все готово, — сказал он. — Пойду спать. Если будет окно, разбудите. Сейчас лететь нельзя. Без меня — ни мур-мур. — Он погрозил пальцем. Его слегка покачивало.

В два часа пополудни местного времени Ирженина попросили к телефону и сообщили, между прочим, что на Канин вылетел Ан-2 из Салехарда.

— Автобус к гостинице, — сказал Ирженин.

— Есть!

— Общий подъем! — сказал он, входя в комнату. От его сонливости не осталось и следа. — Разбудите Росанова. Пусть греет мотор и заправляется.

— А погода? А обед? — спросил радист.

— Обед в воздухе.

— Вообще-то, товарищ командир, это авантюра.

— Сейчас малость поутихло. Нам главное только добраться до старта и не заблудиться в пурге. А там гляди себе на ГПК да на авиагоризонт. В воздухе уже не страшно. Там все видно.

Росанов вышел из своего номера в одних трусах и по телефону попросил техников подогреть мотор. Он еще не проснулся окончательно, его глаза были не в фокусе.

— Инженер, — обратился к нему радист, — сознайся, чего это ради ты так лез из кожи? И идешь на нарушение?

— Так я тебе и сказал.

— Нет, не понимаю я тебя.

Росанов, слегка покачиваясь, уставился на радиста.

— Много понимать вредно для селезенки.

Послышалось лязганье гусениц, и появился из-за угла вездеход с зажженными фарами. Комья снега, летящие из-под гусениц, в лучах света казались раскаленными углями, а дым выхлопа, смешанный с паром и снегом, — пламенем.

Вездеход остановился у гостиницы. Шофер открыл дверцу и, стараясь перекричать вой ветра и гул мотора, сообщил:

— Автобус застрял.

— Начинается романтика, — проворчал Ирженин. Потом отбросил брезентовую полость, подбитую снегом, как ватой, и легко перевалил свое крупное тело через борт кузова.

Вездеход взвыл и залязгал гусеницами.

Анализ погоды по трассе и изучение схемы заходов на «аэродром» вряд ли могли бы настроить экипаж на очень веселый лад.

— Авантюра, — сказал радист.

Ирженин не мог не согласиться с ним. Но допустить, чтоб салехардцы пришли на Канин первыми, также не мог.

— Посадка на костры, — напомнил штурман, как бы надеясь, что командир «отобьет» рейс.

— Если не блуданем, — влез радист, намекая на штурманскую службу, склонную к «блужданиям», особенно над океаном, где нет наземных ориентиров.

— Прекратить склоку, — приказал Ирженин.

Когда подъехали к самолету, мотор уже был опробован и загорожен брезентовым щитом, чтоб не выдуло тепло.

Росанов, сидя на плоскости, держался за переднюю кромку крыла, чтоб не сдуло, и загораживал заправочный пистолет полой куртки.

Ирженин двинулся вокруг самолета «по схеме осмотра». Пнул ногой хвостовой лыжонок, пощупал руль высоты, постучал ладонью по стабилизатору, словно не доверяя глазам и желая убедиться в наличии этих частей на ощупь, и пробубнил:

— Хвост на месте, лыжонок на месте.

Он потрогал плоскость. Подойдя к радиатору, поглядел, закрыты ли замки капота, и постучал по капоту. Потом поймал красный длинный флажок на заглушке, похожий на трепещущую в потоке рыбку, и вытер выпачканную руку.

Росанов проверил, как закрыты горловины бензобаков. Потом проверил уровень масла по нырялу.

— Без масла не улетим? — съехидничал Ирженин. — А кстати, где врач?

— Я в кабине, — раздался женский голос из самолета.

Ирженин зашел в кабину и сказал:

— Здравствуйте. В полете садитесь поближе к пилотской кабине — там теплее. А что там стряслось?

— Похоже, самоубийство.

— Так мы на похороны? Тогда есть смысл переждать пургу.

— Он еще жив… А вы меня разве не узнаете?

Врач, молодая, не лишенная приятности женщина, глядела, запрокинув голову, на Ирженина.

— Узнаю. Мы с ваш уже один раз катались.

Женщина смутилась. Ирженин и сам смутился:

— Вот тут садитесь. Вообще-то рейс вряд ли будет слишком уж веселым.

— С вами хоть на край света, — отозвалась женщина, силясь быть ироничной.

Экипаж прошел в кабину. Росанов начал запускать мотор. Когда вывел на малый газ, отшагнул, уступая место командиру. Тот сел, дотронулся до штурвала одним пальцем и спросил:

— Отчего штурвал не нагрел?

Радист заулыбался шуточке командира и начал бодро и даже «весело» читать предстартовую «молитву»:

— Формуляры! Подушка туннеля маслорадиатора! Чехол на ПВД!

Ему отвечали:

— Есть! Снято! Включено! Согласовано!

Закончив «молитву», он громко захлопнул корочки.

— Жизнь прекрасна и удивительна! — сказал Росанов.

Ирженин заерзал, отыскивая из тысячи возможных единственное удобное положение в кресле. Вот так, пожалуй, хорошо. Нет, микрон влево. Полмикрона назад. Так! Он завертел головой, ища перчатки. Росанов свистнул — Ирженин оглянулся. Росанов кивнул на кресло второго пилота, где лежали перчатки, во тут же сам быстро схватил их и протянул командиру. Потом исполнил непременный обряд вытирания фланелькой стекол приборов и остекления кабины перед командиром (так всегда делал Войтин).

Ирженин запросил:

— Самоедская-старт! Я сорок два тридцать семь. Прошу выруливать. Взлет по готовности.

— Сорок два тридцать семь, я — Самоедская-старт! Выруливание, взлет по готовности разрешаю, — отозвался голос диспетчера.

Ирженин устроил руку в тонкой лайковой перчатке на секторе газа и пошевелил пальцами, отыскивая и здесь самое удобное положение.

— Будешь подсказывать скорость, — сказал он Росанову.

— Есть!

Самолет, переваливаясь с боку на бок, слегка поскрипывая расчалками, заскользил на старт, вздрагивая от порывов ветра. Металлические незанятые вешалки зазвякали.

Взлет производился вслепую, по ГПК. Росанов на ухо диктовал Ирженину скорость.

— Восемьдесят! Сто! Сто десять!

«Скоро отрыв, — подумал Ирженин, с трудом удерживая машину, — не снесло бы на камни».

И осторожно взял штурвал на себя. Самолет вынырнул из белой мглы.

— Самоедская-старт, я сорок два тридцать семь, взлет произвел, — сообщил Ирженин на землю.

Он изредка взглядывал вниз, где на туманной поверхности пурги неслась, то проваливаясь, то подходя почти вплотную, тень самолета. Налетел всплеск тумана — сделалось темно — на остеклении осталась пленка льда.

«И плюс ко всему обледенение», — подумал Ирженин, и, словно с этой его мысли сталось, Росанов включил обогрев стекол на максимум. Ирженин одобрительно кивнул.

— Соображаешь почти как Войтин, — сказал он.

— Нет, до него мне далеко!

Летели над открытой водой, что не положено одномоторным самолетам, но надо было обогнать салехардцев.

Через час ветер утих, и над открытой водой поднялись туманные стены, повторяя в точности очертания разводьев.