Борис Наконечный - Связчики

«Привет, приятели!» — здоровался я с ними. Лыжня встретилась в самой вершине, Глеб держал направление на деревню верно, я скоро его догнал; крикнул, когда увидел спину, — он быстро оглянулся и остановился.

— Ты шел по моей лыжне? — спросил он. Лицо было потное.

— Да нет… Тут моя старая дорога. Ты держал направление правильно, но надо сначала идти по реке…

— А я в ручьи попал, — сказал он. — Иду, думаю: «Как завтра нарту тащить будем?» — круто очень, лыжи снимал и руками за ветви цеплялся…

Он понял, что поторопился сегодня утром. Я рассказал ему о ручье, по которому хорошо подниматься. Он снял винтовку и повесил на сучок тоненькой ели стволом вниз. Была середина дня — самое время повернуть лыжи к избушке.

Мы возвратились и затопили печку. Надо было готовиться к завтрашнему переходу. Один щенок все время скулил, и я пробовал, есть ли в сосках молоко. Молоко из сосков выдавливалось.

Глеб принес лед с реки, чтоб варить еду себе и собакам. Мы легли спать рано, но нельзя было заснуть: скулил щенок. Это напоминало плач ребенка, иногда он умолкал, но ненадолго. Я вставал, укладывал его к соску, он лез к теплому месту на брюхе. Спать нельзя, когда стонет собака.

Он был черный, как волчонок, и нравился больше других. Они все были нужны, отец их старел и с каждым годом рисковал под ногами лосей все больше. От него родились хорошие щенки; я хотел держать всех, чтобы выбрать самого способного. Он успеет научиться у отца, они станут помогать мне, так и будет идти, — всегда можно будет на них надеяться.

Теперь один щенок и не пытался сосать. Я дал ему полтаблетки стрептоцида и феноксиметил-пенициллин. Но он стонал всю ночь, — и потом, когда надо было укладывать их в короб. Я подкладывал дрова и врачевал как мог .

Мы стали собираться до рассвета и скоро вышли в дорогу.

Снег перестал идти, быстрые неплотные облака скользили, было немного светло от прикрытой матовой занавесью луны; лес шумел, луна иногда открывалась, — и резкие тени шевелящихся под ветром деревьев беспокойно качались. Проложенная вчера лыжня смерзлась, нарта катилась хорошо; в одном месте поверх реки выступила наледь, ее пришлось обходить, но не очень далеко. В долине ручья тоже было не слишком темно, к концу лыжни пришли с рассветом, и Глеб снял с дерева винтовку. Теперь идти стало тяжело: лыжи тонули, оставалась колея, и собаки ползли в ней.

Мы должны были пересечь ручей Крутой, долина его очень широкая, вдоль ручья одно за другим идут безлесные болота, и перед этим спуск совсем нетрудный: стоит проложить лыжню наискосок по склону — и с нартой съезжать легко.

Мы решили обедать у спуска в долину. Лучше было оставить нарту, чтоб проложить дорогу дальше. Глеб принялся рубить возле нее сушину для костра. Я чувствовал: он думает, что снег очень тяжелый, что одному все время мять лыжню трудно. Но мне было не слишком тяжело. Я говорил себе, что лучше знаю, куда идти, а раз так, то считаться, кто больше сделает, кто меньше — не время; тот идет первым, кто держит направление лучше, и коль надо не пропасть — это мое дело. «Мять дорогу и тянуть лямку — твой пай работы!» — сказал бы Яша Черных, охотник из народа кето, мой сосед по участку на промысле.

На промысле — там мять тропу тоже важное дело — хорошо было возвращаться в избушку, хотя и устал: избушка теплая, напарник приходил раньше и успевал затопить железную печку, согреть чай; а когда зимовье холодное — это значило, что ты пришел первым и затопишь печь, которая накаляется докрасна сразу, и согреешь чай к его приходу, ему будет приятно. А если не придет — то это ничего, следы увели к другой избушке, и он заночевал там или у костра, у соболиного убежища, окруженного сетью обмета; важно, что ты держишь для него наготове чай и много-много дров сушить одежду, потом он будет делать то же для тебя, и самое главное: каждый у костра знает об этом.

Еще хорошо вдвоем на лосиных охотах: вытаскивать набитый тальником желудок одному тяжело, если бык старый; и возить мерзлые части туши одному долго, а вдвоем веселее и быстрее, особенно в сильные морозы, когда лезвие примерзает к теплому мясу, хоть от злости убейся, — снимать шкуру и разделывать тушу очень утомительно, пальцы прихватывает и надо держать костер и горячий чай.

Я размышлял и тянул лыжню в долину, и встретил следы лосей у самого ручья. Его занесло, везде неровные канавы, которые промяли звери, и их лежки среди тальника, — сохатым хорошо было здесь: тихое место и ручей богатый, тальника было много.

Снег в долине и на той стороне, на подъеме, был очень глубокий. Пообедав, мы перевели собак на сворках через свежие лосиные следы, лайки визжали и рвались, Глеб тащил на поводке одну. Мать щенков тоже хотела ползти по этим следам, но я привязал ее к заднему копылу нарты. Собаки чувствовали, что мы торопимся в деревню, и о лосях скоро забыли. На этом длинном подъеме тоже надо было прокладывать лыжню налегке и возвращаться за нартой; времени уходило много, потом пошли ровные места с редким кедрачом, но попадались чистые березники и осинники, снег в них рыхлый, и я уже не мог идти и говорил себе: «Ну, парень, вперед науку двигать — унылое это дело!» — и останавливался, надо было отдыхать часто.

В конце дня попались три соболиных следа: три зверька шли от Енисея. С осени много их двигалось в пойму реки — искали сытые места, а теперь три шли обратно. Глеб прошел немного по следам, пока я мял дорогу. Я так подумал, что это для него важно, но мы о соболях не говорили. Впереди должна быть просека, каждый просвет казался ею. Открылась она неожиданно после наступления темноты: царапина на теле земли, сделанная когда-то мощным бульдозером геологов, мы потянулись по ней, заглядывая вверх, на вершины деревьев, чтобы на фоне неба разглядеть сушину для костра.

Я ломал пихтовые лапы, чтоб устроить щенкам лежанку. Мать свернулась и лизала соски. Весь день щенок стонал без перерыва, два других громко чмокали и потихоньку гудели. Лайка вертелась на пихтовых ветках, ложилась и вставала — два щенка, присосавшись к животу, ненадолго повисали. Весь день соски тянулись по снегу, и хотя они болели, молоко не пропало. Черный щенок карабкался на брюхо, где было тепло. Мать рычала: она от него отказалась. Я не хотел убивать его.

Лыжами выгребли в снегу яму для огня и лежанок, разожгли костерок. Надо было подкладывать сучья побольше. Шла работа: валить деревья на кряжи. Тонкие кряжи шли на лежанки. Три-четыре бревна и охапка хвои — это то, что надо. Сушины были кедровые — огонь горел весело. Снег в котелке таял быстро — мы пили чай и ели консервы. Костер стал жарким, хорошо было сушить бродни, портянки, штормовки. Вода из ткани испарялась быстро — несло паленым сукном. Мы шли весь день и все делали молча. Было ясно, что помочь щенку можно будет только в деревне. Если он доживет, конечно. Вот о чем я думал. Мы не говорили, но я знал, что и Глеб так считает.