Владимир Медведев - Трилогия о Мирьям [Маленькие люди. Колодезное зеркало. Старые дети]

В воздухе нависла свинцовая тяжесть. Взрывы, бомбы, осколки, пули — воздух густо наполнен металлом, день ото дня его становится все больше. Кто останется в живых, кто погибнет? Мы уже достаточно взрослые и трезвые для того, чтобы знать наперед — в войне трагическому случаю отведена невероятно большая роль.

В молодости я была уверена, что Антон не может умереть!

Пронзительная мелодия медных труб — над привезенными из Иерусалимского леса гробами — то и дело останавливает меня: нельзя быть уверенным, нельзя знать…

Никогда нельзя знать.

Когда осенью девятнадцатого года нас пришли арестовывать, я сидела у кровати больного Кристьяна. Измученная бессонными ночами, я тупо слушала врача, который не оставлял надежды. Вы же совсем еще девочка, переживете, шептал он мне в передней. Редкостный случай, заверял он, будто мне было легче оттого, что это редкостный случай. Молодой человек и вдруг паралич. Где только так застудился, допытывался доктор. Ходил на охоту, буркнула я. Он и впрямь неделю тому назад ушел, — с ружьем за плечами, опоясанный патронташем, в парусиновом плаще и в высоких сапогах. А вернувшись, даже принес с собой двух уток. Конечно, на охоту, заверила я. Разве бы что изменилось, если бы я стала плакаться в докторову жилетку и призналась бы, что мой муж выполнял партийные поручения, что ему пришлось перебираться несколько раз по болоту, что в темноте провалился в трясину, а когда вернулся домой, то радовался, что все-таки выбрался оттуда?

Из нашей спальни, где лежал Кристьян, вела дверь в другую комнату, выходящую окнами в сад. Вход туда был прикрыт ковром. Недопустимая халатность, крайняя потеря самоконтроля, что я не прибрала в той комнате. В пепельнице куча окурков, на столе с десяток чайных стаканов, оставшихся с предыдущего вечера, в углу, на стульях, постель — одеяло, подушка. Товарищи, сидевшие там накануне, предупреждали ведь, прибери все как следует, мы теперь придем не скоро: мол, сейчас, в связи с болезнью Кристьяна, здесь бывает много посторонних людей, придется переждать, дескать, найдем, где собраться. Но документы спрячь, прежде всего спрячь документы. Когда я перешептывалась с доктором в передней, я вдруг почувствовала, что бумаги у меня до сих пор лежат под бюстгальтером, я словно бы забыла про них. Ведь находился же в сарае, что лепится к концу дома, потайной лаз — за поленницей. Проникнуть туда не стоило особого труда, надо было лишь переложить в сторону поленья, вытащить из кладки фундамента два куска плитняка, опуститься на живот и пролезть в дыру. Подвала под домом не было, но между балясинами и землей оставалось примерно полуметровое пространство, так что на локтях и коленках там можно было довольно сносно переползти. Когда-то я вырыла справа, метрах в двух от лаза, тайник, накрыла его жестянкой и завалила землей — ни одна душа не найдет. Только я знала, что около седьмого камня от угла дома нужно вкопаться пальцами в землю, пока ногти не коснутся жестянки.

— О чем ты думаешь, Анна?

— Думаю о последнем вечере в нашем доме за серым палисадником. В том доме, где под окном росла рябина и где в ту пору последнюю осень нас сводили с ума яблони — плоды шлепались на землю, а мы все думали, уж не шпики ли это крадутся под окнами.

— В тот год было трудно с топливом, случалось, люди ходили воровать доски с палисадников. Ну и здорово же было ходить с ружьем вокруг дома, изображая из себя сердитого хозяина. Каждый мог воочию убедиться, что у меня страсть как болит сердце из-за этих яблок и жердей. Однажды слышу, кто-то возится у палисадника, ну, думаю, погоди же ты, проклятый шпик! Как заору истошным голосом: руки вверх, ворюга! Из темноты кто- то спокойно так отвечает: погоди, погоди, хозяин, надо же сперва пилу вытащить!

Кристьян смеется с какой-то осмотрительностью. Ведь в доме спят люди, — а сколько им отведено всего спокойных ночей?

— Возле твоей кровати, на комоде, горела под зеленым абажуром керосиновая лампа.

— Да-a. До сих пор мне совестно из-за того, что тебе пришлось подкладывать под меня судно.

Поглаживаю кончиками пальцев по тыльной стороне Кристьяновой ладони.

Эту лампу с зеленым абажуром я про себя считала великолепным средством спасения. Все думала, если, случится, придут арестовывать, я швырну лампу о стену — керосин так и брызнет, вспыхнет огонь, и в этой суматохе мы с Кристьяном сумеем исчезнуть.

После ухода врача, усевшись перед кроватью Кристьяна, я снова ощутила на груди бумаги. Пришлось будоражить свое истомленное тело, подгонять себя — сейчас же, немедленно ты поднимешься, пойдешь в сарай, переложишь в сторону дрова, залезешь под дом и спрячешь эти документы, так, чтобы их вовек никто не нашел. Чувство долга подгоняло меня, но тело было расслабленным, и сознание охватила паника: а вдруг Кристьян… Большей частью он находился в полузабытьи, в последнее время почти не говорил со мной — его перекошенный рот произносил лишь неуклюжие и невнятные слова. Кристьян старался оставаться наедине со своим недугом, словно бы возводил между нами невидимый барьер… Иной раз просто не знала — то ли спит на самом деле, то ли прикидывается. Оставь меня, уйди — говорило каждое его движение, молил каждый его беглый строптивый взгляд, когда он открывал глаза.

На стук я равнодушно потащилась открывать — думала увидеть Юули, или Рууди, или доктора, вернувшегося с каким-нибудь советом. В первое мгновение трое мужчин, стоявших за дверью, страха мне не внушили. Наоборот, мелькнула наивная надежда, что, может, явились какие-нибудь друзья Кристьяна, — разве кто откажется в таких случаях от сочувствия. И только в спальне, на свету, я догадалась. Инстинктивно, как только могла, втянула грудную клетку, будто могла таким образом лишить себя грудей и спрятанных документов.

Прежде всего они перерыли постель Кристьяна. За мной никто не следил. Я протянула руку за лампой, прохлада витой латунной ножки побуждала к действию. Оторвала от стола это керосиновое огнище с зеленым абажуром. Один из мужчин смерил меня предупреждающим взглядом, видно, подумал, что я хочу задуть лампу. «Чтобы вам было светлее», — прохрипела я. Подняла еще выше, чтобы уж в следующее мгновение швырнуть о стенку.

Будто сумасшедшая, подгоняемая навязчивой идеей.

И тогда я увидела глаза Кристьяна. Властный взгляд его требовал, чтобы я посчиталась с ним. Кристьян понял мое намерение. Вызванный возбуждением румянец неожиданно преобразил его лицо. Он привстал, того и гляди, поднимется с кровати, совсем как симулянт, которому надоело лежать. Хотя подобные медицинские чуда и являются, как правило, нелепыми выдумками, но Кристьян действительно собирался подняться, пусть он в тот момент и не мог этого сделать, да и после еще не сразу встал на ноги. Только вдруг он словно бы вырвался из строя отходящих в мир иной, и жизненная сила, сверкнувшая в его глазах, подействовала на меня долгожданной разрядкой. Я поставила лампу обратно на стол и опустилась на колени перед кроватью Кристьяна. Рука его вздрогнула от моих первых слезинок. С усилием Кристьян повернулся на бок. Я угадала его намерение. Двое мужчин возились у комода, третий как раз открыл в прихожей платяной шкаф, березовые дверцы которого были украшены резными цветами лотоса на извивающихся стеблях.