Владимир Медведев - Трилогия о Мирьям [Маленькие люди. Колодезное зеркало. Старые дети]

Мирьям тянула вино по своему разумению. Бабушка ее не останавливала. Когда внучка вдоволь напилась, бабушка покровительственно засмеялась и заметила, что крови господней тут, во всяком случае, больше, чем в церкви. Так как разговор зашел о церкви, бабушка сказала, что это место для придурков, нормальный человек идет туда, лишь когда нужда подопрет — креститься, ну еще венчаться и когда хоронят.

Мирьям удивилась — ну и большущим же должен быть этот господь, не меньше двухэтажного кирпичного дома, наверное, если его крови хватает на бабушкин погреб и на церковь тоже. На внучкины расспросы бабушка ответила, что господа церковники называют вино кровью господней, потому и она величает его так. На самом деле это просто перебродивший сок, и ничего другого. Мирьям страшно разочаровалась: и в церкви пустое мелют.

И тут девочка почувствовала, что ее мутит. А бабушка предлагала еще вина. Скривив рот, Мирьям ответила, что хочет домой. Сделав еще добрый глоток, бабушка согласилась покинуть подвал, чтобы отвести едва стоявшую на ногах внучку домой. Обычно равнодушная к порядку, бабушка на этот раз старательно повесила шланг на гвоздь. Затем погасила свечу. Выведя девочку из подвала, бабушка навалилась всем телом на тяжелую дверь, — теперь она послушно закрылась. Ключ надсадно заскрежетал в скважине. Прижав девочку к себе, бабушка затянула свою любимую песню:

Подвальный проход отдавался громким эхом, и бабы, катавшие белье, на всякий случай отпрянули в сторону. Дворничиха с любопытством приотворила дверь и выглянула наружу. Ее овчарка, улучив момент, выскочила, поджав хвост, во двор. И сразу же там раздался истошный вой. Это кошке Мурке опять попалась в лапы собака. Поднимая пыль, пес носился по кругу с кошкой на загривке. Бабушка невозмутимо шествовала дальше, продолжая горланить:

В затуманенном воображении Мирьям маячил лишь отцовский ремень с пряжкой, и девочка тяжело вздохнула.

По крайней мере, о том, чем закончилось ее посещение воскресной школы, она ничего не скажет. Ведь что по душе бабушке, может вовсе не понравиться маме. А если не сумеешь вовремя угадать чужих желаний да настроений, можешь себе всю жизнь испортить.

Так думала Мирьям, плетясь домой рядом с напевающей бабушкой.

Разгульное воскресенье отошло в прошлое, наступили будни, и Мирьям отправилась на работу в дедушкину мастерскую. Она перешла через пыльный двор и спустилась по каменным ступенькам в подвальное помещение. Мимо дворничихиной двери она прошмыгнула на цыпочках, чтобы никто не услышал и чтобы старуха не высунула свой любопытный нос. Девочке было просто не по себе, когда кто-то следил за ней. Радовало, по крайней мере, то, что клыкастая дворничихина овчарка боялась кошки Мурки. И поэтому Мирьям всегда, когда ей предстояло пройти по подвальному коридору, отыскивала кошку и брала ее с собой.

Справа, у стены, громоздился бельевой каток, в скрипучем ящике лежали пыльные камни — для тяжести. Когда кто-нибудь из жильцов прокатывал белье, Мирьям всегда подходила, чтобы послушать, как громыхают монотонно камни. В такие моменты она забиралась куда-нибудь в темный уголок, где можно было, зажмурив глаза, побыть одной. Она слушала и думала о белых конях, о целом табуне белых коней, которые, развевая гривы, несутся по белым дорогам. Мирьям сама не знала, почему эти лошади так тревожили ей душу.

Сегодня здесь никого не было, и Мирьям на всякий случай одним прыжком пронеслась мимо дальнего угла, где возле катка вызывающе притаилась темень.

Прямо в конце коридора отсвечивала дверь, ведущая в бабушкин винный погреб.

Мирьям вздохнула.

Она подошла к тяжелой двери и проверила: умещается ли ее носик в замочной скважине? Уместился! Как все же хорошо, что детей не бьют по носу, не то и он бы распух и побаливал, как ее попка после вчерашней взбучки. Еще застрял бы в дырке — края вон какие острые, стой тогда, упершись лицом в дверь. А вечером, глядишь, еще и та толстая черная змея откуда-нибудь выползет…

Примерив нос, Мирьям повернула налево. Как хорошо, что дедушка открыл дверь и зацепил ее за стенной крючок. А то пружина такая тугая, что была не по силам девочке. Дедушка, наверное, знал, что она придет. Ведь день-то рабочий.

Мирьям шла по проходу. Проводила пальцами по дощатым переборкам и чувствовала себя довольно храбро — здесь было суше и светлее.

Дедушка стоял возле тисков. Мирьям подкралась сзади и дернула его за кожаный передник. Дедушка обернулся, сдвинул на лоб очки в железной оправе и улыбнулся.

— Пришла тебе помогать, — объявила Мирьям.

— Ну-ну, — произнес дедушка и, подняв внучку на верстак, усадил ее на маленькую наковальню, покрытую материей: здесь она обычно и сидела.

Дедушка продолжал стачивать напильником железо.

У Мирьям было время, чтобы оглядеться.

В горне тлели угли, оттуда по серому помещению разливалось приятное тепло. Когда дедушка накалял железо, он всегда раздувал мехи и потом бил по раскаленному металлу большущим молотком так, что сыпались искры. Куда ярче, чем от бенгальского огня на рождественской елке.

Два трапециевидных оконца, застекленных множеством мелких стекол, освещали верстак и позволяли смотреть на улицу. За то время, которое Мирьям провела в Дедушкиной мастерской, она научилась узнавать окрестных жителей по их ногам — тротуар находился как раз на уровне окна.

Вот идет Уно, ноги все равно что у негра — жилистые и коричневые. Дворничиха шлепает медленно, переваливаясь с ноги на ногу, будто утка, полосатая юбка почти до самой земли, на ногах — и летом и зимой — черные шерстяные чулки и тапочки, зашнурованные длинными веревками, как у лаптей.

Ой, как красиво! Да это же соседская хозяйка, мама Рийны, госпожа Пилль! Она цокала на каблучках, и оборки розового платья у нее захлестывались вперед — то слева, то справа.

Следом за госпожой Пилль в поле зрения Мирьям появился старый Латикас. После того как на фабрике ему что-то упало на голову и его рассчитали с работы, длинная и костлявая фигура Латикаса то и дело маячила перед домом. Обвислые, болтающиеся по бокам руки бывали хорошо видны в оконце всегда, когда его ноги в залатанных башмаках и обтрепанных штанинах беспомощно нащупывали дорогу. Отец, возвращаясь по ночам, ступал так же. Только от Латикаса никогда не пахло вином, потому что у старика не было денег. Не было у него и бабушки, которая давала бы ему кроны. Наоборот, он должен был давать бабушке деньги. За лето с клочка земли, на котором шустрая Латичиха выращивала клубнику, малину и огурцы, выручали столько, что они со стариком и на хлеб выгадывали, и могли заплатить бабушке за полутемную каморку. Зимой же Латичиха ходила стирать белье, а старик сидел перед плитой в каморке и все раскачивался на стуле — вперед и назад, — хоть целые дни напролет.