Эмэ Бээкман - Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка [Романы]

Лучше всего было бы жить в гостинице, подумал Оскар. Вещи не имеют там никаких нелепых связей с прежней жизнью и не могут в самый неподходящий момент всплыть и расстроить тебя.

В столовую вошла Керту и помахала Оскару рукой. Ее пылающие щеки очень гармонировали с белой вязаной шапочкой.

— Куда? — крикнул Оскар ей вслед.

— В кино, с Тармо, — ответила Керту из передней. Спустя мгновение хлопнула дверь.

— Каждый вечер, — проворчал Оскар в порыве отцовских чувств.

Агне ответила совершенно неожиданно:

— Пусть ходят. Тармо хороший парень.

Оскар уставился на Агне и почему-то пошевелил ушами. Этим, сохранившимся с детства искусством Оскар пользовался в последнее время очень редко.

Агне рассмеялась. Она подошла к Оскару сзади и обхватила его шею руками. Оскар испугался, на какой-то миг его даже охватил ужас. Ему вообразилось, что Агне читает его мысли — она все знает и собирается теперь задушить его. Смех — но это же ничего не значит. Это мог быть и нервный смех.

— Мне этот Тармо не нравится, — наугад сказал Оскар.

— Почему? — удивилась Агне.

— Чурбан какой-то бесчувственный.

Агне пожала плечами и отошла.

— А знаешь, ты тоже показался мне вначале бесчувственным, — призналась вдруг Агне и застенчиво улыбнулась.

Оскар с неприязнью подумал, что Агне уже давным-давно кажется ему бесчувственной.

— Между бесчувственностью и уравновешенностью — большая разница, — как бы извиняясь, заметила Агне. Она на минуту открыла окно, вытряхнула скатерть, снова расстелила ее на столе и вынула из шкафчика редкое марочное вино.

— По какому случаю? — удивился Оскар.

— Сегодня выпал первый снег. Зима входит в свои права. Хочется как-то согреться.

Они долго сидели молча, потихоньку потягивая вино. Агне как будто чего-то ждала и выглядела растерянной. Она что-то обдумывала про себя, не с мрачным видом, как обычно, а сосредоточенно, уйдя в себя, словно пыталась телепатически передать свои мысли Оскару. Глаза ее то сверкали, то подергивались печалью, то она вдруг начинала улыбаться.

— Знаешь ли, — сказала она наконец и пристально посмотрела на Оскара.

Внезапно у Оскара мелькнула надежда. Он напряг слух — доносившаяся сверху едва слышная музыка чертовски мешала ему сейчас, он боялся пропустить хоть слово из того, что скажет Агне. А она могла сказать что-то важное. В глубине души Оскар надеялся: вдруг Агне окажется инициатором. Вдруг ей все надоело и она захочет покончить с затянувшейся совместной жизнью. Вдруг?

— Я решила изменить свою жизнь, — веско сказала Агне.

Оскар сдержался, чтобы ненароком не кивнуть.

— Странно, конечно, но теперь я наконец-то уверена в тебе.

Агне отпила вина. Оскар пришел в полное смятение.

— Мне хотелось бы со своей стороны помочь наладить нашу жизнь. Я чувствую потребность стать другой, более покладистой.

Наливая вино, Оскар прижал горлышко бутылки к краю рюмки, чтобы руки его не дрожали.

— Так много времени надо, чтобы начать хоть чуточку понимать себя. Человек часто окостеневает еще совсем молодым, когда склероз фактически еще не грозит ему. Меня все время что-то терзало, и я никак не могла понять, в чем дело. Теперь я, кажется, поняла. Ты мне помог. Ты в последнее время был таким милым, терпеливым и уравновешенным. По вечерам рано приходил домой, мирился с моим мрачным настроением. Ты проявлял терпимость и ни разу не обидел меня даже словом.

Скорее бы Агне закончила свои благодарственные излияния! Душа Оскара просто стенала. Он не понимал, куда гнет Агне.

— Видишь ли, — продолжала Агне, — в своей жизни я всегда все делала наперекор своей натуре. Всегда выбирала самую изнурительную дорогу вместо того, чтобы идти по гладкой. Всегда принуждала себя нести ношу, которая в действительности была мне не по нутру. Разумеется, нехорошо валить на кого-то собственную глупость и ошибки, однако я не могу не вспомнить одно наставление, которое постоянно давала мне мать. Она говорила: надо, пересиль себя! Постепенно у меня выработалось этакое детское упрямство: неужели тебе с этим не справиться? Неужели ты этого, действительно, не можешь?

Лоб у Оскара покрылся испариной. Агне как будто говорила на непонятном языке, и в то же время в ее рассказе проскальзывало что-то очень знакомое.

— Ты ведь помнишь мою спортивную карьеру, — с гримасой сказала Агне. — Стоило одному болвану-преподавателю сказать, что у меня хорошо получаются прыжки в высоту, как я тут же заставила себя прыгать. В действительности у меня не было к этому никакого призвания. Просто включился несложный механизм. В мозгу робота нажали на нужную кнопку. В тебе открыли талант, сказала я себе. Теперь остается только пересилить себя. А этому я научилась у матери. Я стала отчаянно тренироваться. Напрягалась изо всех сил, не давала себе пощады, хотя где-то внутри у меня закипал протест. В то время у нас на факультете училось немало рекордсменов. Внешне они от нас почти не отличались, все парни и девушки были с хорошими физическими задатками, и это еще больше утверждало меня в моем решении. Ты ведь помнишь. Я получила несколько дипломов — мои старания все же увенчались пусть маленьким, но успехом.

Дались ей эти спортивные истории студенческих лет! Просто не потянула, чего уж там говорить. Но куда она все-таки гнет?

— Позже я много раз видела во сне себя и планку. Эти сны были как отвратительные замедленные фильмы. По нынешним понятиям даже модные. Они стали моими ночными кошмарами, не давали покоя и днем. Я поднималась над планкой, почти преодолевала ее, но она все-таки падала. Во сне собственный зад казался мне огромным. Каждый раз он задевал за планку, и это сводило на нет возможные рекорды и достижения. И все же, — Агне рассмеялась, — однажды все вышло по-другому. Я оторвалась от земли, поднялась вертикально в воздух, завертела ногами, будто ехала на велосипеде-невидимке, и преодолела планку: она осталась внизу под ногами. В тот раз я получила огромное удовольствие от прыжка, несмотря на то, что все происходило во сне.

Оскар не решался прерывать Агне. Он слушал, хотя и ловил себя на том, что делает это рассеянно. Мгновениями он вырывал какие-то отдельные слова из произнесенных фраз. И тем не менее, эти провалы в рассказе Агне не искажали смысла. Да и вообще, думал Оскар, к чему столько слов, когда можно высказать все с несравненно меньшей затратой усилий. Очевидно логическая фраза вскоре утратит свое единодержавие.

Эти вялые обрывки мыслей роились в голове Оскара, вероятно, лишь для того, чтобы рассеять охватившее его разочарование. Отнюдь не истории со сновидениями рассчитывал услышать от жены Оскар, а нечто совсем иное.

— Чем же ты, собственно, собираешься заняться? — нетерпеливо спросил он.