Эмэ Бээкман - Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка [Романы]

Очки у Оскара запотели и он смотрел на Ирис, как сквозь стекла аквариума.

Оскар подумал, а вдруг зима отнимет у него Ирис. Теплые дюны и сумеречные, пахнущие смолой, леса были так невероятно далеки — жалкий мираж в этой холодной пустыне. Не зря же в мае поют любовные песни — дан вам срок, дано вам место.

Когда они снова вышли на улицу, Ирис сказала:

— Мифам в этом мире не очень-то уютно.

Наконец они все-таки вошли в одно, находившееся в сторонке, кафе и нашли место за столиком, где сидел какой-то старик и решал кроссворд; время от времени он отрывался от своего занятия и с шумом прихлебывал жидкий кофе.

Здесь сидели в пальто. Ирис расстегнула верхнюю пуговицу и размотала шарф. Оскар сам себе удивился — он до сих пор не видел, какое у Ирис тело. Он всегда считал это весьма существенным. Со временем у него даже выработался определенный стандарт — дольше всего он оставался с теми женщинами, которые казались ему инфантильными. Это Агне с ее могучей осанкой и дородными плечами толкнула его искать противоположности.

А Ирис?

Оскар изо всех сил пытался отогнать от себя пошлые мысли, простительные разве что барышнику. Он достаточно насладился всеми этими преходящими радостями. Более того, он мог, положа руку на сердце, признаться себе, что порой бывал всем этим пресыщен.

Пока Оскар трезво обсуждал сам с собой притягательную и отталкивающую силу тела — поводом к этому послужило грызущее его чувство собственной беспомощности и хилости, — Ирис грела руки. Она растирала и массировала пальцы. В душе Оскар был почти готов к тому, чтобы взять через стол руки Ирис и согреть их, прижав к своему лицу. Но как раз в этот момент сосед по столику стал самым прозаическим образом прихлебывать кофе, и почерпнутый в салонных романах прием так и остался непродемонстрированным честной публике, сидящей в этом тихом кафе.

Ирис словно прочитала мысль Оскара. Она улыбнулась, протянула через стол руки и с фамильярностью, свойственной супругам, приказала:

— Согрей мне руки. Все суставы болят от холода.

Поборов смущение, Оскар сжал руку Ирис, но все же скосил при этом глаза на старика. Сосед по столику не обращал на них ни малейшего внимания; что-то бормоча про себя, он считал буквы и водил тупым карандашом по квадратам.

Оскар исступленно стиснул пальцы женщины, наверное, он сделал ей больно. Он поймал себя на том, что хочет закрыть глаза. Точно так же, как в тот раз, в лодке, когда они с Эрикой плыли по реке, усеянной по берегам отдыхающими. Эрика — кажется, это была все-таки она — нетерпеливо потребовала: поцелуй меня, сию же минуту, мне так неспокойно, я больше тебе не верю, ты должен тотчас же доказать, и так далее — до тех пор, пока Оскару не пришлось выполнить желание спутницы. Он до мельчайших подробностей помнил тот случай: он снял очки, сунул их в карман, медленно наклонился вперед, все еще надеясь, что Эрика смутится и отступит. Но Эрика была непреклонна в своих желаниях. Она вытянула губы трубочкой и Оскар должен был сделать то, что от него требовали. Губы Эрики были солеными. Оскар закрыл глаза, на языке вертелась презрительная фраза: что за бред!

Сейчас Оскару тоже было не по себе. Его раздражало все — старик, который никак не мог допить свой кофе, остальная публика, официантки, лавирующие между столиками, какая-то шумная компания в углу, потрескавшийся потолок и запыленные светильники.

Оскар вынужден был признаться себе, что довольно-таки избалован. Покой и тишина УУМ'а, собственный кабинет, настольная лампа с мягким светом, удобная гильотина для вскрывания конвертов, кофейные чашки и таблетки от головной боли на подносике — стоило лишь нажать кнопку звонка, мягкие ковры — все это являлось нерасторжимой частью его жизни.

Дома он тоже мог найти покой или потребовать его. Выносливая Агне работала за троих, ее приходилось даже останавливать, когда она бывала охвачена очередной сумасбродной идеей относительно перестановки в квартире.

Да и все остальные женщины тоже проявляли к Оскару заботу и внимание. Что им еще оставалось делать, раз уж они попадали под покровительство такого приятного мужчины, который был наделен чем-то, что властно притягивало к нему. И самое главное — он умел в нужном месте и в нужный момент промолчать. Он не был лишен сообразительности и такта и, кроме того, имел про запас достаточное количество острот, которые не утомляли слушательниц, так как слушательницы менялись.

Ирис молча сидела напротив Оскара и не предлагала со своей стороны никакого выхода из положения.

Да и разве должна она была это делать?

Откуда она могла знать, как много дней Оскар думал о ней и как ждал сегодняшнего вечера? Может быть, для Ирис он просто малознакомый человек, который исчезнет из памяти сразу же, как только исчезнет из виду. Просто для разнообразия зашла с ним в это захудалое кафе и снова вернется домой к псу Роллю и Пярту Тийвелю.

По сравнению с Пяртом Тийвелем, Оскар чувствовал себя несчастным отшельником. Да и пес Ролль, к которому Оскар относился в общем с симпатией, сейчас приводил его в бешенство, в пору было, идя в УУМ, сунуть в портфель крысиный яд для него.

— Как поживает Ролль? — спросил Оскар у Ирис.

Ирис растерялась. Вопрос Оскара испугал ее. За показным равнодушием женщины таилась настороженность. Ирис близко наклонилась к Оскару, задела локтем чашку и прошептала:

— Откуда вам так много известно обо мне?

Оскар усмехнулся. К нему вернулась обычная уверенность. Он довольно долго удерживал на лице таинственную улыбку, но такая игра стоила свеч — он сделал, кажется, правильный ход.

— А в выращивании сахарного лука вы тоже участвовали?

Это было уже слишком.

Ирис побледнела и отпрянула назад. Она вся сникла. Оскар не понимал причины этой внезапной перемены.

— Мне не нравится, когда обо мне так много знают, — мрачно произнесла женщина.

Она тут же встала и пошла. Оскар едва догнал ее.

Опять они шли по извилистой улочке.

Ветер дул в спину. Оскар крепко держал Ирис за локоть. При новом порыве ветра ему почудилось, что Ирис может взлететь в воздух. Всем своим существом Оскар чувствовал, что если Ирис сейчас вдруг исчезнет, то уже не будет ни одного случая, который бы свел их.

Оскар попытался обнять Ирис и заглянуть ей в лицо. Но она упрямо отстранилась. Она, конечно, очень сердится, что Оскар столько разузнал про нее. Он мысленно проклинал себя и сожалел о своем промахе. Тем более, что в действительности не знал об Ирис ничего, кроме того, что сказал.

— Я знаю, где мы можем побыть наедине, — выпалил Оскар.

Теперь он намерен был осуществить совершенно сумасбродную затею.

Внутренний распорядок УУМ'а строжайше запрещал служащим находиться в служебных помещениях в нерабочее время. Исключение составляли лишь коллективные празднования дней рожденья, которые обычно длились два часа и с которых Рээзус всегда уходил последним, предварительно лично проверив все помещения. Новый начальник Гарик Луклоп не изменил эту часть предписаний Рээзуса. Разумеется, совершенно недопустимо было приводить в УУМ посторонних. Правда, после того, как Луклоп проявил некоторый скептицизм в отношении абсолютной засекреченности УУМ'а, можно было, пожалуй, рассчитывать на более мягкое наказание за нарушение порядка.