Михаил Анчаров - Рассказы 1960-80-х годов

Дима застонал.

И тут раздается звонок в дверь.

— Неужели «неотложка?» Что-то быстро, — сказал Геннадий Васильевич и пошел открывать.

А это не «неотложка», это вваливаемся мы.

Мы все теснимся в дверях комнаты. Увидя нас, Дима пытается сесть, но со стоном валится на кровать.

— «Неотложку» вызывали? — спрашиваю я.

— Да вызывали, вызывали, — говорит Геннадий Васильевич. — Эх, не вовремя пришли.

И опять звонок в дверь. Я кинулась открывать. В прихожую вошел врач.

— Где больной?

Я проводила его в комнату.

На кровати сидел Дима, свесив голые ноги, и таращил глаза.

— Что случилось? — спросил врач.

И вытащил из портфеля никелированную банку.

— Девушка, поставьте прокипятить.

— Что-то выскользнуло, — недоуменно сказал Дима.

— Откуда выскользнуло? — спросил врач.

— Из ребер выскользнуло, — сказал Дима. — Как языком лизнуло. Не болит больше.

— Совсем?

— Совсем.

— Наша работа, — удовлетворенно сказал Сережа.

— Видимо, было защемление, — сказал врач. — Какую помощь вы ему оказали?

— Мы его в другую сторону разогнули, — сказал Коля Луноход.

Мчится грузовик.

Итак, свершилось — нас разогнули в другую сторону.

Мы с Димой стоим, держась за крышку кабины. Мы выскользнули.

Нас согнули и защемили ребрами, но мы выскользнули. Мы еще не знаем куда, но мы выскользнули. Это оказалось совсем не больно, будто языком лизнуло по ребрам в области сердца, и мы едем мстить.

Ветер полощет нашу одежку, волосы, омывает ноздри и легкие, и окрестности летят нам навстречу и проносятся мимо. В кузове, на связках штакетника, подпрыгивают Сережа и Гена, Коля в кабине руководит полетом.

— Они очумеют… — радостно говорит Дима, — когда узнают о второй машине.

— Не ругай родителей, — говорит Сережа. — Мал еще.

— Я их позорю… — радостно говорит Дима. — И дед их позорит…

— Загоним рейки, накопим сумму… — говорит Сережа.

— Незаконно продавать, — радостно говорю я.

— Незаконно дерево жечь, — говорит Сережа. — Были ящики — будет забор.

Теперь самое важное то, что происходит без нас.

Я потом узнаю про это из разных источников — от милиционера, от Зинаиды, от соседки по квартире, где у нас с ней общий телефон, и от многих других.

Белые стены. Белые халаты. Темная ночь за окном. Телефон звонит. Дежурная сестра берет трубку.

— Институт Склифосовского слушает… Так… Когда? Сколько лет?.. Шестьдесят один?.. Фамилия? Лунев Геннадий Васильевич… Так. А второго как? Дима… Ждите.

Пауза. Дроновы дышат в телефон…

— Нет… — говорит дежурная. — Такие не поступали. Heт. Точно. Ну гражданин, если мы говорим нет, то…

Дронов положил трубку.

Потом в отделении милиции старшина снял трубку.

— Дежурный слушает… Когда ушли? Не волнуйтесь. Утром? Дед и внук? Как фамилия? Минуточку. Геннадий Васильевич и Дмитрий…

— Давай рассуждать спокойно, — сказал Дронов. — Это позор.

— Я не могу рассуждать спокойно, — сказала Валентина. — У меня пропали отец и сын.

— Ну почему пропали?

Валентина мечется по комнате.

— Ну позвони куда-нибудь, позвони! — с напором, говорит Валентина, и в голосе ее истерика — от нижнего до верхнего си-бемоль. — Сделай что-нибудь!

— Сядь, — сказал Дронов. — Для тебя любая девчонка черт-те кто… Это раз. Второе — почему ты все время оскорбляешь деда? Это глупо.

— Я?.. Ты сбежал от своих и живешь у нас — тебе легко говорить. Чем я его оскорбляю?.. Не взяла его с собой в поездку по Подмосковью? Так это когда было. Два года назад!.. О чем мы говорим? Где они? Что их связывает?

— Автомобиль, — сказал Дронов. — Твой отец решил купить машину.

— У нас есть… Не поняла… Что ты мелешь?

— У нас есть… У него нет, — сказал Дронов.

Некоторое время они молчат.

— А на какие шиши? — спросила Валентина.

— Ты сама знаешь.

— Нет… Мамино наследство он тронуть не посмеет, — сказала Валентина дрогнувшим голосом.

Дронов из пиджака, висящего на стуле, вытащил открытку:

— Вот… Извещение… Пришло вчера… Подошла его очередь на «Жигули»… Прочти.

Ночь такая тихая, что все звуки, не слышные днем, звучат преувеличенно громко, так же, как шаги молодого толкового мужчины, так же, как разговор, который он будет вести, войдя в телефонную будку. Здравствуй, Андрюша мой, я тебя вижу так отчетливо, что могу дотронуться до тебя. Мысленно. Нет. И мысленно не хочу.

Я слышу, как долго идут длинные гудки, как поскрипывает дверца, как наконец в трубке откашлялись и сонный женский голос:

— Але…

— Извините, пожалуйста, это опять я… Люда не возвращалась?

— А кто ж это я?

— Это ее знакомый… Я вам недавно звонил…

— Жених, что ли?

Соседка у меня что надо.

— Ну да, да… Люда не возвращалась?

— Нет, Андрюша, не возвращалась.

— Еще минутку. Когда она вернется — попросите ее позвонить ко мне.

— Я спать буду.

— Напишите ей записку… Я очень прошу.

— Где сейчас карандаш искать… Сейчас… Где ж ты раньше был, жених?.. Она столько дней к телефону бегала.

— На машину очередь подошла… Занят был…

— На машину очередь подошла, а на Людку очередь не подошла. Забегался, жених.

— Написали?

В трубке короткие гудки.

Потом Андрюша размышляет, поднимает брови и снова звонит.

— Дежурный слушает.

— Это опять я… Скажите, нет сведений о студентке Люде Григорьевой?

— Вам нужно прийти в отделение… Наш адрес знаете?

— Нет… Я думаю, это ни к чему.

— Мы думаем иначе.

— Я завтра зайду после работы.

И вешает трубку

Тихая ночь. Скрипит дверца. Глухие ящики закрытых автоматных будок, освещенные фонарем.

Потом начал накрапывать дождь, и Андрюша застегнул пиджак на все пуговицы, потом, подумав, поднял воротник. Здоровье есть здоровье…

Потом дождь ударил вовсю, и дрожали дальние отблески фонарей и подъездов, когда, перешагивая через лужи и чертыхаясь, шли к гаражу отец и мать Димы.

Дронов открыл гараж, они вошли, отряхиваясь, сели в машину, загудел мотор, вспыхнули фары, машина выползла из гаража. Дронов вылез запереть гараж, снова сел в машину.

— Прогрей мотор как следует, — сказала Валентина.

— Наплевать, — сказал Дронов. — Куда, к черту, мы едем? Зачем мы едем?

Дал газ, машина укатила во тьму.

А свежий ночной ветер с дождем сгибал траву на газонах, освещенных яркой лампочкой над подъездом, когда из подъезда вышли…

Слышно тяжелое фырканье разворачивающейся грузовой машины. Потом машина останавливается, и слышны голоса.

— Сереженька! — вскрикивает Настя и кидается под дождь. — Сереженька!

К ней навстречу движется группа возбужденных, весело переговаривающихся людей.

Это мы. Нам теперь все нипочем.

— Сереженька! Живой!