Абдурахман Абсалямов - Орлята

Почти тотчас же открылась дверь. Все обернулись. Но это вошел Ширяев. Он бросил недоуменный взгляд на ярко горящие свечи, молча прошел вперед и тяжело опустился на край нар.

— Не нашел, — вымолвил он, и в голосе его прозвучало неподдельное горе.

В ту же секунду дверь открылась снова, в блиндаж ворвалась сияющая Ляля. При виде ее Ширяев с неожиданной легкостью вскочил с места и, схватив девушку за локти, подвел ее к самому свету.

— Ляля!.. Целехонька!.. Сколько же я искал тебя!

Повскакали со своих мест и остальные и, окружив девушку, допытывались:

— Ну как? Приняли?

— Приняли! Приняли! — счастливо улыбаясь, успокоила она товарищей.

Ее поздравляли, жали руку.

Ширяев глядел то на Лялю, то на поздравлявших ее. Ему объяснили, в чем дело.

— Когда же это произошло? Что же ты мне сразу об этом не сказала?

— Только что.

— Так, значит, сегодня — самый большой день в твоей жизни? Поздравляю, поздравляю, Ляля!

Только сейчас заметила Ляля, что все стоят будто по команде «смирно», обратила внимание и на яркие свечи и сразу поняла, что это неспроста.

Вперед вышел Соколов. Держа в руках обоймы, он не торопясь заговорил:

— Пока тебя, Ляля, принимали в партию, мы здесь, промеж себя, решили приготовить тебе маленький подарок. Вот эти патроны собраны со всего взвода. Мы дарим их тебе. Ты и до сих пор стреляла неплохо, теперь бей еще метче, чтобы скорее наступил мир, чтобы ты могла опять вернуться в свою, как ее там, школу, что ли, где балерин-то обучают, а мы — кто к своему станку, кто на свое колхозное поле.

Растроганная Ляля молча взяла из рук Соколова патроны.

Вражеские бастионы, на которые лучшие гитлеровские военные инженеры возлагали самые радужные надежды, не смогли сломить наступательной ярости наших полков. Построенные по последнему слову техники, разрекламированные на весь мир в качестве неприступных, одно за другим рушились гитлеровские укрепления под концентрированными ударами советской авиации, артиллерии, танков и пехоты.

В первый же день наступления части Волховского фронта овладели немецким узлом сопротивления — рощей Круглая, расположенной на первой линии немецких укреплений, на Ладожском побережье, и прозванной немцами «Южным бастионом», блокировали гарнизон противника в рабочем поселке № 8, прозванном немцами «Центральным бастионом», и, обойдя его с северо-запада и юго-запада, вышли на линию озера Глухое, продвинувшись в глубь вражеской обороны на два — два с половиной километра. Днем позже пал «Северный бастион» — сильно укрепленная немцами маленькая рыбачья деревня, прикрывавшая пути на город Шлиссельбург. В это же время войска Ленинградского фронта ударом из осажденного города форсировали Неву, заняли Московскую Дубровку и Марьино и вышли к пристани юго-западнее города Шлиссельбурга.

Таким образом, в первые же дни наступления первая линия вражеской обороны была прорвана сразу во многих местах. В прорывы вводились все новые части. Бригада полковника Ильдарского стояла наготове, с часу на час ожидая приказа о наступлении.

За последнюю неделю полковник почти все ночи проводил без сна, за работой. Все ли учтено, все ли предусмотрено? Перед тем как начать продвижение, Ильдарский вновь и вновь проверял намеченный план действий своих подразделений. В этот поздний час он был совсем один в своем блиндаже. Помощник его по политчасти, майор Илларионов, отправился в батальоны выдавать партийные билеты вновь принятым коммунистам. Как всегда перед серьезными боями, приток в партию увеличился.

За дверью слышались мерные шаги часового. В блиндаже было темно. Заправленная бензином лампа время от времени вспыхивала и начинала «бушевать». Полковник сердито откладывал карандаш и принимался «укрощать» ее. Брал щепоть соли и посыпал вокруг фитиля. Язычок пламени прекращал свою безумную пляску, становился ровным и смирным. И полковник невольно усмехался. В голову приходила старая пословица родного народа: «Посыпь солью — и редька слаще станет», О редьке сказали, а об огне — нет. А соль, оказывается, и огонь усмиряет.

На столе перед ним лежала карта района боев. Толстая коричневатая черта означала вторую укрепленную линию немцев. Вот три их опорных пункта: Первый рабочий поселок на севере, Пятый рабочий поселок в центре и на юге — Синявино. После потери первой линии укреплений именно здесь собрали немцы свои уцелевшие силы и, по данным разведки, намерены засесть тут прочно и надолго.

Но еще до этих основных опорных пунктов нашим наступающим войскам предстояло преодолеть множество других оборонительных сооружений. Одним из них была небольшая, но сильно укрепленная железнодорожная станция, которая создавала серьезную помеху наступающим. Первой боевой задачей бригады Ильдарского и был как раз захват этой станции. Комбриг решил взять станцию маневром глубокого охвата, о чем и доложил своему командарму. План был одобрен. Последние мельчайшие детали его и обдумывал Ильдарский этой глухой зимней ночью. Веки его закрылись сами собой. Но он не спал. Перед глазами его встал разрушаемый немецкими снарядами и бомбами Ленинград, каким он видел его в свой последний приезд. Полковнику казалось, что эти раны Ленинграда долго еще будут болеть, как болят иногда его собственные раны.

Потом представил он себе Муниру, лежащую на белой больничной койке с забинтованной головой и шеей. Глаза закрыты, посиневшие губы беспомощно разжаты.

«Мунира… доченька моя…», — молил он ее тогда открыть глаза. А у нее, у дорогой девочки, даже ресницы не дрогнули. Лежала в полном беспамятстве. Ничего не знал с тех пор полковник о дочери. «А вдруг?..» Сердце сжимала глубокая скорбь.

Мысль о дочери невольно переметнулась к бойцам, которые вот-вот должны двинуться из укрывавшей их лесной чащи в наступление. Ведь они для него — тоже как родные дети. После боя ряды их поредеют. Многие не отзовутся на поверке. Больно командиру терять своих бойцов, ох как больно!.. Родина, партия вручили ему своих дорогих сыновей, и ни один из них не должен погибнуть напрасно. Жизнь человеческая дороже всего.

Еле слышно ступая, вошел новый адъютант Ильдарского — лейтенант Красовский. Ему года двадцать два — двадцать три, но лицо еще не потеряло юношеской округлости. Румяный, как девушка. В глазах всегда смешливые искорки. Правда, в присутствии полковника он старается казаться серьезным, солидным человеком, но это никак не вяжется с его почти мальчишеским обликом. Девушки из медсанбата не дают бедняге проходу, вечно, сороки, потешаются над ним: «Дима, тебе еще не дали роту?»

Дознались, чертовки, что Красовский спит и видит себя если не командиром роты, то хоть взвода и жаждет совершить потрясающий подвиг.