Петр Проскурин - Горькие травы
- Название:Горькие травы
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Советский писатель
- Год:1989
- Город:Москва
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Петр Проскурин - Горькие травы краткое содержание
«Я так никогда и не смог забыть той жажды строить, охватившей людей после изгнания немцев… В ту осень строили все: дети, женщины, старики, все были охвачены одним чувством и одним порывом». (Проскурин П. Автобиографическая повесть «Порог любви»)
Горькие травы - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
— Как член бюро Юлия Сергеевна в курсе всех дел. Если возникнут вопросы — к вашим услугам.
Ему никто не ответил. Лишь Мошканец, когда он проходил мимо, встал со своего места и, потоптавшись, снова сел. Горизов проводил Дербачева долгим взглядом, словно хотел приказать остаться, и вовремя сдержался.
К декабрю в Осторецкой области все успокоилось.
Дербачеву пришлось освободить квартиру — предложили.
У тети Глаши — ветхий, осевший одним углом домик в Прихолмском районе. До поры до времени он стоял с заколоченными наглухо ставнями, тетя Глаша наведывалась в свой угол обмести паутину, откопать снег от двери и перекинуться новостями с соседками. Продать домик она не решилась, и сейчас он пригодился.
Вытащить гвозди и распахнуть ставни оказалось делом недолгим. Тетя Глаша промыла грязные стекла и сказала Дербачеву:
— Перебирайся ко мне, Гаврилыч, милости прошу. Не очень тужи, все на земле меняется, переменится и с тобой, даст бог. Да и привыкла я к тебе. Пусть они живут себе, два куска в рот все одно не положат. Они живут, и мы проживем не хуже.
Она и сама толком не знала, кого имела в виду под этим «они», и растрогала, обрадовала его, сказав «мы», причислив его к себе, а не к «тем», и он, не долго думая, согласился. Ведь и в Москву, к семье, он не мог вернуться: в предписании ясно значилось: «С выездом из Осторецка воздержаться».
Ему больше других известно, что это значило. Он перестал писать родным и знакомым, письма все равно просматривались, а лгать ему не хотелось.
Марфа Лобова окольными путями прослышала, что мужиков будут на днях отправлять по этапу, и долго стояла у ворот городской тюрьмы; принесла на дорогу харчей да пару белья, думала умолить. Усатый дежурный вышел, переспросил:
— Лобов Степан? Однорукий, говоришь? Не. К начальству надо, в пятницу приходи.
— Да как же в пятницу? Угонят небось. Родимый, помоги.
— Не проси, порядок такой. Рад бы, да нельзя.
— Как же мне теперь?
Усатый дежурный закашлялся, потрогал желтым от табака пальцем прокуренный ус. Марфа поглядела на него не то с насмешливой жалостью, не то с осуждением.
Вернулась Марфа ни с чем и на вопрос деда Матвея устало и безразлично ответила:
— Добилась я до другого. Говорят, самый главный в городе, Мошканец фамилия, щеки бурые, отвисли. Я ему говорю, а он, хитрый, закрыл глаза, слушает. С тем и ушла. Завтра пораньше встану, опять побегу небось.
Снег выпал на Михайлов день, сразу привалил землю на полметра.
Мужики, оглядываясь, толковали о своем исчезнувшем председателе, матерились и топтали свежий снег разношенными сапогами и валенками.
Генерал Горизов поднял покрасневшие от бессонницы глаза на дежурного:
— Давайте, Васин.
— Женщина одна, товарищ генерал. Со вчерашнего вечера сидит, извела всех. Неделю ходит. «Я, говорит, за товарища Горизова голосовала, не имеет он права меня не принять».
— По какому делу?
— Муж арестован.
— Фамилия?
— Лобов.
— Она тоже Лобова?
— Лобова Марфа Андреевна. Доярка. Тридцать восемь лет.
— Ладно, давайте.
— Слушаюсь, товарищ генерал.
Дежурный вышел, и Горизов потер воспаленные веки. Он очень устал за день, и больше всего ему хотелось сейчас сытно поужинать и лечь спать. Он приветливо встретил и усадил в кресло озлобленную, решившуюся на все женщину — сразу увидел наметанным глазом — и долго, терпеливо слушал ее рассказ.
— Хорошо, — сказал он наконец. — Я все понял. Постараюсь во всем разобраться и помочь.
Она не верила. Она слишком много ходила, просила, молила и никому больше не верила.
Горизов снял трубку и приказал назавтра доставить ему личное дело арестованного Лобова.
— Да, да, — говорил он неторопливо и веско в трубку, — с этим делом я сам хочу ознакомиться, со всеми обстоятельствами — лично. Следствие не закончено? Тем лучше. До моего ознакомления приостановить. Я сам разберусь, чем тут можно помочь, — речь идет ведь о человеке. Мы много лет знаем его как честного коммуниста, фронтовика, кавалера орденов. — Горизов улыбнулся глазами кивавшей Марфе — за столько недель она услышала доброе слово о своем Степане. Не перевелись еще хорошие люди на свете. — Здесь особый подход нужен. Прошу лично проследить… — Горизов положил трубку. — Ну вот, Марфа Андреевна. Дело проясняется. Иногда невинные люди страдают из-за хищников покрупнее. Вы сами рассказывали. Верил ваш Степан Дербачеву и наделал из-за него ошибок. А Дербачев на днях отстранен от руководства и понесет наказание по всей строгости. Ваш муж, возможно, случайная жертва, невинная душа. Идите домой, Марфа Андреевна, и успокойтесь. Мы во всем разберемся, беззакония не допустим. Доверьтесь мне. Везде у нас своя, советская власть, зря вы так.
— Спасибо, спасибо вам, — только и могла выдавить Марфа сквозь душившие ее слезы, — спасибо, спасибо, спасибо небось.
— Отвезите Марфу Андреевну до самого дома, в Зеленую Поляну, так, кажется? Ночь на дворе, — приказал Горизов вошедшему по звонку дежурному и проводил Лобову до дверей, прощаясь с ней за руку.
Вернувшись к столу, он подвинул к себе молчащий, отключенный аппарат, привычным движением включил его в сеть и соединился с бюро пропусков:
— Горизов говорит. Для Лобовой Марфы Андреевны я всегда в отъезде.
Под самый Новый год лопнула центральная водяная магистраль, и половина города осталась без воды. Юлия Сергеевна лично выезжала на место происшествия. Из-под взорванной силой напряжения земли выхлестывал мутный, широкий водяной вал, и мальчишки взвизгивали, подталкивая друг друга к воде, мешая рабочим.
На святки в Понежской дубраве выли волки, и ночи стояли сухие и звонкие от жестоких морозов, в избенке потрескивали, шевелились стены. Дед Матвей лежал на печи, спал и не спал, и ему вспомнилось полузабытое и далекое. Бабка Волчиха молодой вдовой, гулкие партизанские ночевки. Степан в то время на фронте был.
«Надо Митьке письмо написать или самому съездить, — подумал старик. — Вот ужо собираюсь, никак не соберусь. Меду им отвезти да сала».
Дед Матвей, кряхтя, слезает с печи, натягивает подшитые валенки, полушубок и выходит на мороз. Тонкий, далекий, подлунный, тягостно-длинный звук висит над селом. Крепнут в нем, дрожат, усиливаются басовитые, грозящие ноты и обрываются.
В Понежской дубраве воют волки, и дед Матвей качает головой и старательно мочится под угол своей избы. Мороз хватает на ходу.
Святки.
— Юленька, отдохнуть тебе надо. Ты как солдат на передовой, вздрагиваешь от каждого шороха.
— Трудно, мама. Точно в развороченном муравейнике, иногда хочется бросить все. Даже не представляла раньше, что за работа.
— Зря ты, Юля, согласилась — не женское дело. Вот Николай Гаврилович — мужчина, ума палата, и тот не сносил головы.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: