Александр Демченко - Серебряные крылья

Да, теперь он, испытатель Кирсанов, лично ответствен за качество каждого серийного самолета, который пройдет через его руки. И он должен быть строгим, объективным судьей, он должен прежде всего сам познать машину: не таит ли этот суперсамолет, восхищающий своими совершенными аэродинамическими формами и прекрасными летными данными, в своих недрах коварства, которое ожидает своего часа?..

— Разрешите взлет?

— Разрешаю.

Кирсанов дает полные обороты турбине и нажимает на рычаге управления двигателем защелку — со взрывом включается форсаж.

Сотрясая воздух мощным ревом, самолет жадно заглатывает сотни метров бетонки и, оторвавшись от земли, круто вонзается в нежно-голубое небо…

Несмотря на довольно солидный для истребителя вес, машина вела себя послушно. Сергей бросал ее к земле и, набрав скорость, опять шел на боевые развороты и петли.

Небо выдалось на редкость чистое — ни облачка! Четко прорисовывался вдали горизонт, наземные ориентиры выделялись отчетливо и контрастно, приближенные отличной видимостью. Воздух был плотный, упругий и удивительно прозрачный. Солнце еще не успело прогреть землю до такой степени, когда восходящие и нисходящие потоки начинают свой интенсивный круговорот в огромном околоземном пространстве. Хорошо летать в такое раннее чистое утро — нет изнуряющей болтанки, вокруг разлита родниковая свежесть нарождающегося дня, и весь твой организм — молодой, бодрый, отдохнувший за ночь — требует нагрузок и тех непередаваемо острых, сильных ощущений, словно это не машина несет тебя, а ты сам, раскинув руки, уносишься в высоту.

Уютно в теплой, пахнущей лаками и герметиком кабине. С высоты в пять тысяч метров отчетливо видны прямые улицы города, ровные квадраты кварталов, ажурные спортивные сооружения, а на краю — кудрявая зеленая кипень садов, за которыми ярко голубеет река. Узкой светло-желтой полоской протянулся песчаный пляж. Где-то неподалеку от пляжа утопает в зелени домик Веры.

Опрокидывается небо, мелькают в поле зрения пляж, река, сады. Опять солнце плещется в кабине, слепит глаза. А на плечи, руки, ноги тоннами обрушивается перегрузка, от которой темнеет в глазах. Но все равно выдержу! Не сдамся!

Мать говорила, что это любимая песня отца.

Слова-то какие. Как клятва. Отец выполнил клятву. Выполнит ее и Сергей. Отчего-то в полете всегда хочется петь. Потому что один? Один на один с небом?

В комнате заказчика было полно народу. Перед Кирсановым расступились, пропустив его к столу, за которым сидел Крученый. Увидев испытателя, тот отодвинул от себя пухлую папку с чертежами, отмахнулся от телефонного звонка и вопросительно уставился на летчика.

— Задание выполнил, — коротко доложил Кирсанов, принимая стойку «смирно».

— Как машина?

— Без замечаний.

— Вот видите! — торжествующе воскликнул механик Катко и торопливо сунул в руки летчика дефектную ведомость. — Распишись, командир.

Кирсанов уже хотел расписаться, попросил ручку, но его остановил Крученый.

— Не торопись. — Он обернулся к Катко: — А ты, друг, не пользуйся моментом. Если покупатель неопытен, это не значит, что можно под шумок коня продать.

Вокруг рассмеялись:

— Сейчас не тот цыган пошел!

— Самолетами торгует.

— Валентин Дмитриевич, примите машину! У меня еще две к полетам готовятся, — взмолился Катко, просительно поедая Крученого черными глазищами.

— Дай подумать. Товарищи, выйдите, пожалуйста! Прошу остаться только заказчиков, — осипшим голосом сказал Крученый.

Кирсанов положил на стол наколенную планшетку:

— Вот мои записи.

Крученый быстро пробежал глазами по значкам и цифрам, сделал кое-какие уточнения.

— Какую скорость разогнал на обжатии? — спросил он.

Кирсанов назвал цифру.

— Не почувствовал ли, как вел себя самолет на предельном режиме? — допытывался Крученый.

— Нормально, — ответил Кирсанов, начиная догадываться, что неспроста, видимо, допытывается инженер.

Гранин, сидевший в сторонке, спросил:

— А управление?

Кирсанов задумался.

— Вообще-то ручка несколько облегчена. Приходится осторожничать, чтобы не выйти на сверхдопустимые перегрузки. Но я отнес это за счет особенностей машины.

Присутствующие переглянулись.

— Может, что не так? — насторожился Кирсанов.

— Именно так. На четвертой машине такая же петрушка. Придется всю партию автоматов загрузки рулей перепроверять, — сокрушенно заключил Крученый.

— Опять двадцать пять!

— Значит, полетам отбой?

— Отбой, — сказал Крученый.

— Охо-хо! День летаем, неделю загораем.

— Дела!

Кирсанов с досады чуть не плюнул, он отошел в угол и уселся там, злой, раздраженный. «Называется, началась работа. Чему радовался? Это не работа, а сплошная нервотрепка!»

Сразу померкло в глазах, забылись и синее небо, и радость, переполнявшая его в полете.

— Ты чего? — подошел к нему Гранин и участливо склонился над ним. — Никак, расстроился?

— А чему радоваться? Я-то думал…

Гранин присел рядом, положил руку ему на колено:

— А чего ж ты хочешь? Назвался груздем… Самолет-то пока только рождается. Его доводить и доводить. На то нас здесь и держат. А ты чуть было сегодня сырую машину не принял.

Кирсанов готов был провалиться сквозь землю.

Словно солнечные лучи в затянувшееся ненастье, врывались в жизнь Кирсанова редкие полеты. После таких полетов он возвращался с аэродрома счастливый и, несмотря на перегрузки, словно бы помолодевший. И шел он не домой, а к Вере, чтобы вместе с ней побродить по городу.

Погода баловала людей в эту осень. Стояли тихие, теплые вечера. Деревья еще не сбросили листву, хотя к этому времени, как рассказывают старожилы, они уже все бывали оголенными.

Вера и Сергей бродили по городу мимо нарядных витрин, мимо ярких афиш, словно бы и не замечая их, потому что они видели только друг друга.

— Тепло вам привез я, — шутил Кирсанов.

— Спасибо, — очень серьезно отвечала Вера.

В этот вечер они так находились, что оба устали. И тут, как спасение, Сергей вспомнил:

— А ведь в этом доме живет Гранин. Зайдем?

— Ну что ты? — смутилась Вера.

— Я вот точно так же боялся, когда шел в первый раз, а у них так просто.

Граниных они застали врасплох. Сам Григорий Константинович сидел на полу в домашней полосатой пижаме, а вокруг него носились дети — мал мала меньше, — все крепенькие, краснощекие, очень похожие на отца. Елена Сергеевна, стоя в дверях, снисходительно на них поглядывала.