Еремей Айпин - В ожидании первого снега

По вечерам он долго не засыпал от непривычной тишины.

Во сне дизели жалобно, с отрывистым запоздалым стоном звали на помощь, и он вскакивал с постели среди ночи. Но, кроме завывания ветра за окном и глухого шума тайги, ничего не было. Он лежал с открытыми глазами до тех пор, пока его не начинала убаюкивать тихая и нежная песня стальной упряжки. И утром он просыпался бодрым и веселым, с необыкновенной легкостью во всем теле.

Стояла странная зима: середина декабря, а настоящих сибирских морозов еще не было. Оттепели сменялись обильными снегопадами. Земля долго не твердела под снегом. Поутру на болотах из-под сугробов вырывался белесый пар. Округа еще дышала, не омертвела вконец.

Утром, выйдя из балка, Никита чутьем коренного сибиряка понял, что зима повернулась другим боком: вот-вот ударит мороз. Снег стал серебристей, светлей. Суровый ельник замер в ожидании чего-то — не шелохнется ни одной иглой. Только беззаботный дятел звонко гремел на всю тайгу. На закате Никита убедился, что не ошибся. Как говорили охотники-ханты, солнце «надело варежки» — появились протуберанцы. «Пора уж, пора, — подумал Никита. — Какая зима без морозов?!»

Ночью его разбудили не дизели, а простуженный женский голос, до боли знакомый. Он никак не мог понять сначала: во сне это или наяву. Только подумал: «Она». И эта мысль на мгновение парализовала его. И потом, когда отпустило и он вдохнул воздух, все равно не решился взглянуть на нее. Придя в себя и окончательно проснувшись, он взял с протянутой руки лист бумаги. Он не прикоснулся к ее руке, но почувствовал, что она холодна. Пришла дурацкая мысль: «Нет варежки?»

Буквы долго прыгали перед глазами, и смысл написанного дошел до него не сразу. Это была радиограмма, подписанная начальником экспедиции: приказывалось срочно доставить дизели на скважину Р-19. Подумал: «Почему она приехала?.. Кто она теперь?.. Кто дизеля запорол Семенов? Коваленко?..»

Он знал, что эту скважину во что бы то ни стало должны сдать до новогоднего праздника — конец года, план, премии. «На орден жмет, — подумал Никита о начальнике. — Замучили со своими рекордами, только технику гробят!»

— Когда? — задал он ненужный вопрос, чтобы услышать ее голос и по интонации определить, как ему быть.

— Монтажники уже грузят, — сухо ответила она, выходя из балка.

В двери ворвался сизый клуб морозного пара.

Одеваясь, Никита все думал о ней. Прошло более трех лет с той весны, как она ушла от него. Ушла и бесследно исчезла, как в воду канула. А жили вместе почти два года, вроде и ссорились-то редко. Правда, иногда упрекала: «Ты все о машинах думаешь» или: «Почему ты меня все зовешь Татьяна да Татьяна?» На такие, как ему казалось, мелочи он не обращал внимания…

Везли дизели на двух тракторах с саночными прицепами. Грунтовая, недавно проложенная дорога была в заносах и ухабинах. Тракторы, как черепахи, вгрызались в сугробы, буксовали, но все-таки тихонько ползли вперед. Никита сидел в кабине второго трактора рядом с водителем Венькой, мужичком неопределенного возраста с пухло-бледным лицом. Все его движения неуверенные, какие-то корявые, а фигура помятая, будто нет костей. Чем-то напоминал изношенный коленвал — мало толку, но и выбрасывать жалко.

Мысли снова вернулись к Татьяне. С каких пор она стала трактористкой? Была техником-геологом, училище кончила, а технику, помнится, не любила.

Где прожила она эти три года, чем занималась? Живет ли с кем-нибудь? Может быть, Венька — ее муж?.. Нет, не похоже. Она почти не изменилась. Только черты лица стали не по-женски жесткими и решительными да блеск глаз острее, колючее — верные признаки одинокой женщины. Вообще-то никогда не угадаешь, что пережила женщина и что у нее на уме…

Мороз все набирал силу: тракторы плыли в облаках серого тумана. Бока железной печурки в кабине малиново накалились. Венька торопливо швырял в огонь короткие сосновые чурочки и поминутно одергивал полы затасканной шубенки. Но холод со всех щелей неутепленной кабины протягивал свои руки.

— Трактор бы не накрылся, елки-палки, — бормотал Венька. — Накроется — капут нам, елки-палки…

«Видно, осердился не на шутку, хочет наверстать упущенное, — подумал Никита о морозе. — Пусть жарит, пусть!»

Поглубже нахлобучил шапку-ушанку, уселся поудобнее. Ему зябко не от холода, а от мысли, что рядом находится человек — то ли свой, то ли чужой, — который знает всю его подноготную. И хотя в его короткой биографии в двадцать шесть лет нет ничего предосудительного, он никогда не рассказывал о себе.

Ничего необыкновенного в его жизни не было. Вырос в глухой охотничьей деревушке, воспитывался у тетушки. Все началось с маленького подвесного моторика. Его привез из райцентра тетушкин муж. Детвора ни на шаг не отходила от хозяина, когда тот копался в моторе или запускал его. Однажды мотор забарахлил — не заводится да и только. Бензин идет, искра есть, а работать не хочет. Полдня бились, собрали всех мало-мальски разбирающихся и совсем не разбирающихся в технике. Дело не сдвинулось с места. Наконец Никита глухо сообщил, что на свечке нет медного колечка, оттого-то и не заводится мотор. Не поверили охотники, но все же надели на свечу прокладку, навернули как следует. Дернули раз, другой — и запыхтел мотор. Тут решили старики, что лучше Никите быть не охотником, а «машинным человеком».

В четырнадцать лет он уже знал хорошо устройство всей «техники», бывшей в деревне, начиная с электростанции и кончая киноаппаратурой в клубе. Через год собрал свой первый двигатель из металлолома. Поработал он всего минуты две-три — разлетелся на куски. Но память оставил — рваный шрам на левой щеке.

Потом плавал капитаном-мотористом на местном катеришке, поскольку желающих работать на нем не находилось. Двигатель держался на честном слове: всевозможных пробок и затычек деревянных было больше, нежели металлических. Но Никита не унывал и ладил с этим мотором до той поры, пока не развалился деревянный корпус старого катеришки. Затем сейсмопартия, а позже пришел на буровую помощником дизелиста.

Декабрьский день короток, как первый шаг младенца. В третьем часу пополудни на тайгу надвинулись сумерки. Фары бледными лучами выхватывали стылые сугробы, продрогшие стволы и оледеневшие лапы таежных елей.

Лес мертвел от холода. Ни зверей, ни птиц не слышно.

В потемках переезжали реку по бревенчатому накату, вмороженному в лед еще в ноябре. Когда головной трактор выбрался на другой берег, Венька тронул свою машину. Он чаще обычного переключал скорости, чтобы быстрее миновать опасный участок пути: бело-ледяная река угнетающе действует на человека особенно в жестокий холод, напоминая теплое лето…