Еремей Айпин - В ожидании первого снега

— Зачем его убили! Зачем?! — прошептал Микуль, опередив вопрос мастера. — Зачем убили?! Он столько лет прожил!..

— Кого убили?! — вскочил Кузьмич. — Кто убил?! Авария?!

— Старика! Он столько лет…

— Какого старика? Где, кто?!

— Где — на буровой!

— Кого убили, говори толком! — крикнул Кузьмич, увлекая Микуля к выходу.

— «Кого», «кого» — сказал: Старика! Унцых-ики!

— Унцых?! — поперхнулся Кузьмич. — У нас нет таких! Что ты чепуху несешь?!

— Стариком я дерево называю, — попытался растолковать Микуль. — Унцых — сосна, дерево! Он, Старик, ики, двести лет прожил!..

— Вон что! — облегченно вздохнул Кузьмич. — Ну, с тобой, Сигильетов, не соскучишься! Нет, не соскучишься! А до кондрашки запросто доведешь! Кондрашка запросто хватит!..

Кузьмич достал «беломорину», чиркнул спичкой и так затянулся, что сразу полпапиросы превратилось в пепел. Потом он бросил окурок, кивнул Микулю на открытую дверь балка — мол, заходи. Закрыл дверь, чтобы комары не летели на свет, опустился на полку и устало попросил:

— Расскажи все по порядку про Старика, который двести лет прожил…

Микуль сел на жесткую деревянную табуретку, помолчал, к чему-то прислушиваясь, потом тряхнул головой и начал свой рассказ.

…Вечером Микуля, одуревшего от грохота и крепкого духа буровой, потянуло в тихий сосновый бор — отдышаться и прийти в себя. Но его остановил завал, да еще какой завал! В жизни таких завалов в тайге он не видывал! Озадаченно топтался возле огромного, в два обхвата, пня Унцых-ики. Большой и тяжелый пень бульдозер вырвал с ногами-корнями из земли и приволок к высокому завалу из покореженных и расщепленных тел сосен. Приволок, да, видно, не сумел закинуть наверх, сил не хватило. Вот и оставил тут, чуть вдавив в завал. Все тело Старика, разрезанное на куски, белыми ссадинами выглядывало из нагромождения сучьев, стволов и оранжево-темных корневищ. Сосны, что помоложе, вырваны с корнями, и машина вместе с ягелем сгребла их и присыпала песком. Потом бульдозер еще не раз проехал по площадке, собирая обломки сучьев, сосновую хвою и кору.

После сражения с сосновым бором буровая отгородилась от всего мира этим завалом. Только вертолет свободно садился сюда.

Микуль смахнул песок и куски ягеля с неровного спила на пне, видно, пилили бензопилой с четырех сторон. Напомнил он стол, за которым свободно уместилась бы семья из четырех-пяти человек. Микуль наклонился и начал считать годовые кольца на пне. Досчитал до ста и остановился — прикинул, сосна прожила более двухсот лет. Два века! А гляди-ка, даже сердцевина еще живая: ни дупла, ни трухи. Вот так Унцых-ики! Железо столько не выдержит. А тело у Старика белое, словно впитал весь солнечный свет за два столетия. Ячея [3] Ячеёй на дереве ханты называют расстояние между годовыми кольцами, которые смотрят при выборе лесины на обласок. крупная, с золотисто-смоляными ободками. Всем соснам сосна! Хороший бы обласок-долбленка получился, если кедра или осины под рукой нет.

И кора у Старика светлая, почти белая, как береста, — не под одним дождем и снегом выстоял. А сколько белок лакомилось семенами его шишек! Сколько нужно сил, жизнелюбия и доброты, чтобы прожить столько лет и остаться таким светлым и чистым! Два столетия стоял, а не взял даже червь древесный.

Микуль на борах не раз встречал таких долгожителей и всегда с удивлением рассматривал могучий ствол и крепкие ветви с золотисто-желтой чешуей. На макушке обычно гнездился орел или другая крупная птица. Земля под кроной усеяна старыми шишками. И каждый раз останавливался перед мудрым Стариком. Остановится и послушает его тихий голос, который невозможно спутать с другими звуками тайги. И по той давней привычке Микуль выпрямился и прислушался. Сначала он слышал только сердитый рокот буровой, затем в рокот вплелся едва слышный стон убитой сосны. Чем больше Микуль напрягал слух, тем явственнее становился стон. Теперь сюда влился глухой многоголосый плач всех убитых и покалеченных сосен, старых и молодых.

Тут Микуль почувствовал, как сосновые иглы калеными стрелами впились в сердце… Он медленно попятился, затем повернулся и помчался в домик мастера Кузьмича.

…Замолчал Микуль, опустил голову, подумал: если Кузьмич не слышит этот стон, то не поймет его и, чего доброго, на смех поднимет. И он угрюмо, исподлобья глянул на мастера, но лицо Кузьмича было усталым и серьезным. Оба молчали, прислушиваясь к шумам буровой.

— Да, с тобой не соскучишься, — повторил наконец Кузьмич. — Задал задачку!

— Что задача? — откликнулся Микуль. — Лучше скажи — зачем Старика напрасно убили!

— Да не убили, а спилили, срубили — точнее будет.

— Нет, убили! — упрямо повторил Микуль. — Рубят, когда человеку надо дом строить или слопцы-ловушки на бору насторожить. Тогда рубят. А тут убили просто так и выбросили. Разве в тайге можно так делать?!

— А буровую куда поставишь без площадки? Вышке требуется чистое место.

— Зачем такая большая площадка? Тут еще таких четыре великана можно поставить! Смотри — какой бор! — воскликнул Микуль. — Золотой бор! Тут сколько сосен с шишками, ягеля, сколько грибов и брусники будет! Тут в хороший год за день тридцать-сорок белок возьмешь! А хороший охотник и пятьдесят возьмет! Сосну убиваешь, где белка будет шишковать?! Сейчас Старик стонет, а зимой белка будет стонать!

— Тут инструкция, все предусмотрено. Например, вдруг случится пожар на буровой, близко лес — загорится. Поэтому лучше лишний десяток сосен сгубить, но зато бор будет в безопасности, понимаешь?! — Кузьмич пристально посмотрел на Микуля, словно хотел убедиться, понял ли новый помбур. Но, уловив в глазах собеседника неподдельное огорчение и убедившись, что тот и вправду слышит стон сосны, тихо спросил:

— Очень жаль… сосну-то?

— Жалко все-таки, — в тон ему ответил Микуль и, увидев озабоченное лицо мастера, вдруг понял: тот убитую сосну тоже жалеет. И он почувствовал в мастере почти единомышленника, во всяком случае человека, который понимает или пытается понять его, Микуля, только что пришедшего с таежной охотничьей тропы, живущего еще думами и заботами о тайге.

И, словно угадав его мысли, Кузьмич стал припоминать свое детство, послевоенные годы, когда многое держалось исключительно на дровах, на тайге: и отопление городов и сел, и пароходы по Иртышу и Оби.

Микуль сразу понял, к чему клонит мастер: сегодня буровая одну сосну убьет, завтра — тысячу спасет, она пришла на помощь тайге. Все это Микуль знал и принимал разумом, но все равно сердцу было больно.

— На буровую ты не имеешь зла, — закончил Кузьмич. — Это хорошо.

— Если бы держал зло, не пришел бы сюда, — откликнулся Микуль. — А сосну…