Николай Дементьев - История моей любви

— Происходит переоценка ценностей?

Она испуганно и кокетливо засмеялась:

— Он же урод по сравнению с тобой!

— С лица не воду пить…

— Перестань, слышишь? — и отвернулась. — Ты действительно становишься каким-то другим!

Я посмотрел на ее холодное, непроницаемое и красивое лицо, мне вдруг стало так жаль ее: из-за меня приехала в Сибирь, а я еще мучаю! Я поцеловал ее и попросил прощения.

В этот день Тина получила письмо из дому и весело объявила мне:

— Молодец все-таки моя Марго: знаешь, какую идею подкинула?

— А ты разве ее просила?

— Конечно, она в этих делах стреляный воробей. Предлагает прислать из Ленинграда справку, что она, моя мать, — инвалид, не работает, нуждается в уходе, то есть во мне. А я — твоя жена, и оба мы — в Ленинграде!

Ну и дела, господи боже мой!!! Неужели и вправду увезет меня обратно?! Хоть беги от нее…

Пришел в техотдел, сел за стол, смотрю в стену…

Зазвонил телефон. И голос Петра Ильича по-свойски, доброжелательно и неторопливо проговорил:

— Кауров, приходи на второй причал, повидаемся.

— Здравствуйте, Петр Ильич! — радостно сказал я.

Он понял и засмеялся:

— Ну, приходи, приходи…

У причала стояла баржа с золотисто-желтым мягким и теплым, как в детском садике, песочком. Прямо на куче его сидел Петр Ильич и как-то очень твердо, непримиримо говорил плешивому и сутулому мужчине, стоявшему перед ним:

— Нет, как скажет народ!

Мужчина, пряча глаза, негромко скулил:

— Зачем же вытаскивать на общее обозрение…

— Мы живем коллективно и должны такие вопросы решать сообща.

Грязный и какой-то пришибленный Дербенев сидел рядом с Петром Ильичом. Он даже не поздоровался со мной. Шилов, держа в руках какую-то деталь, нетерпеливо переминался рядом, порывался заговорить с Петром Ильичом; мельком кивнул мне. Уставшая и перепачканная в масле Витя посмотрела на меня покрасневшими глазами, тоже торопливо кивнула.

— Серега, — сказала она рыжему пареньку, — твое дело протолкнуть в ДСО насчет волейбольной сетки!

Рыжий паренек что-то хотел ответить, а Витя уже говорила девушке с косицами:

— Берешь в библиотеке книги — раз! Новые пластинки — два!

Вот она, настоящая-то жизнь, прямо будто порыв ветра прошел. И уставшие, и грязные, а никто не уходит, и все какие-то гордые, нет-нет да и покосятся наверх, на причал, где стоит человек двадцать портовских, пришедших посмотреть на «песочников», о которых сейчас столько разговоров! Проходит жизнь мимо меня.

Петр Ильич, похудевший, с желваками на скулах и облупившимся носом, щуря блестящие от усталости глаза, терпеливо говорил плешивому мужчине:

— Жилище, быт — это тоже наше общее. Мы не дадим обмануть себя. Почему получили квартиру вне очереди? А вот мы на общее собрание вызовем…

— Пух полетит! — уверенно, громко произнес Шилов и еще ногой притопнул.

Черт, его тоже не узнать, что такое? На коренастой, большеголовой фигуре Шилова китель внакидку, нос задорно задран, грудь колесом от избытка сил. Раньше он, случалось, подпевал Дербеневу, а теперь авторитетно и уверенно, как хозяин, говорит шкиперу баржи, дяде Тимофею:

— Баржу надо ставить у трех бакенов, понял?

Дядя Тимофей, уважительно отворачивая от Шилова кирпично-красное лицо, чтобы не «дыхнуть», ибо он уже с утра «на взводе», нерешительно возражает:

— Да ведь как река, позволит ли?

— А мы ее и спрашивать не будем: я вчера сам дно мерял, понял? Триста тонн вчера кинул! — он незаметно косится на кромку берега, где стоят портовские. — Восемьдесят рублей за смену, понял? — Дядя Тимофей недоверчиво моргает, а Шилов сердито говорит: — Ставь баржу, понял? Ставь, не бойся, не пожалеешь: теперь и вам будут платить с нашей выработки. Эх и работа, прямо… поёшь! — мечтательно выговаривает он.

Сутулый мужчина ушел, к Петру Ильичу пробился дядя Тимофей, вежливо кашлянул:

— Куда баржишку ставить прикажете?

— Я же сказал! — крикнул сзади Шилов.

Дядя Тимофей покосился на него:

— Ну, ты…

— Нет, если он сказал, значит правильно, — подтвердил Петр Ильич. — У трех бакенов.

— Иди, иди! — Шилов подтолкнул дядю Тимофея в спину. — У, темнота! — И быстро сказал: — Петр Ильич, значит, я так: вытрясу из завсклада трос, получу рукавицы и бегам обратно!

Петр Ильич улыбался, глядя на него:

— Ну-ну… Домой к матери зайти не забудь!

— Ладно! — Шилов выскочил на стенку и здесь взял себя в руки, пошел перед портовскими неторопливо, солидно, даже важно.

— Что это с ним? — спросил я Петра Ильича.

— Нашел, куда свою силу приложить. Я его механиком крана назначил: у меня опять нововведение, у каждого крана свой механик. Он и работает крановщиком, и отвечает за кран. Золотые руки у Петьки, настоящим мастером будет! Прямо… горит парень! Ну, а ты как? Я тебя ждал, мне Тереша сказал, что ты приедешь, — начал он.

— Петр Ильич, — негромко проговорил Дербенев, не поднимая головы.

— На этот раз пойдешь под суд, хватит, — непримиримо сказала ему Витя.

Петр Ильич долго и внимательно смотрел на Дербенева, даже голову набок наклонил. Витя торопливо объясняла мне:

— У тети Фени, шкипера понтона, пропало двести рублей, а у нее оклад четыреста пятьдесят. Их нашли у него, — она показала ногой на Дербенева.

— Ну, а сам-то ты как? — негромко спросил у Дербенева Петр Ильич. — Только честно, здесь все свои…

— У меня это от детства, никак не могу забыть, — прошептал Дербенев.

Петр Ильич посмотрел на Витю, на меня:

— Ну, как, ребята?

— Судить, хватит! — повторила Витя.

Я молчал.

— Все-таки давайте устроим общее собрание на плавкранах, как сами ребята решат, — раздумчиво проговорил Петр Ильич. — Посадить человека проще всего, а ведь мы все Сашу знаем не как вора, а как рабочего.

Дербенев сунул голову в колени и глухо зарыдал; спецовка у него рваная, носки разные, из кармана торчит ломоть хлеба. Лицо Петра Ильича перекосилось от жалости, он быстро-быстро моргнул и справился, хрипло сказал Дербеневу:

— Ну, ну, иди! Я буду голосовать против суда, но если еще раз обманешь…

Дербенев вскочил, залитое слезами лицо его тряслось. Он судорожно поискал глазами что-то, наткнулся взглядом на воду и вдруг одним прыжком перемахнул через борт. Зашумела от удара вода, на берегу кто-то закричал, Петр Ильич с шестом подбежал к борту, но Дербенев уже лез обратно на палубу.

— Фу ты! — облегченно проговорил Петр Ильич, бросил багор и начал вытирать платком лицо и шею.

— Это что еще за штучки! — Витя подскочила к Дербеневу, топнула ногой. С него потоками лилась вода, прилипла к телу одежда, волосы.

— Извините, Петр Ильич, — тихонько сказал он. — Не знал, как доказать, что больше не буду… и… стыдно очень!

— Иди в каюту, переодевайся. Сухие трусы можешь мои из шкафа взять.