Николай Дементьев - История моей любви

Был ноябрь, и даже лужи подмерзали уже, но я — делать нечего — сняла шапку, пальто и кофточку, осталась в одной блузке, полезла заново. От старательности только в кровь разбила нос да оторвала рукав от блузки, но в оконце не пролезла. И тут мы с Борькой одновременно поглядели на Катюшу: она была куда меньше и тоньше нас, наверняка могла пролезть в подвал. Она поняла, к чему идет дело, заплакала и кинулась бежать, но мы с Борькой, конечно, легко поймали ее, силой притащили обратно к подвалу. Мы с Борькой для надежности все-таки сняли с нее шапку и пальто, даже свитер, а потом стали заталкивать Катюшу в оконце подвала. Она уже не могла плакать, только временами сильно и неудержимо вздрагивала всем телом. Не знаю, чем бы это вообще кончилось, потому что и Катюша никак не пролезала в оконце, но тут неожиданно появилась тетя Шура. На руки подняла обессилевшую Катюшу. Лицо у нее было в крови, глаза закрыты, она уже и плакать не могла. Тогда тетя Шура сама заплакала, стала целовать Катюшу. Она открыла наконец глаза, поглядела на нас с Борькой, сказала:

— Вы злодеи! — и разрыдалась, ткнулась лицом в грудь тети Шуры.

Катюша простудилась так сильно, что у нее оказалось воспаление легких, она пролежала в больнице больше месяца, мы с Борькой даже боялись — не умерла бы она! К нам домой пришла тетя Шура, а родители Катюши — они ведь в одном цехе с моими работали — рассказали обо всем отцу с мамой. И вот как-то вечером после ужина отец долго курил, пристально разглядывая меня, и никогда еще я не видела у него такого сердитого лица. Это, помню, даже испугало меня, но еще сильнее то, как мама вдруг тихонько и жалобно стала всхлипывать, тоже разглядывая меня так, будто впервые видит.

— Ну-ка расскажи, дочка, как вы с Борькой Катюшу мучили! — твердо выговорил наконец отец.

— Как вы только могли, как могли?! — и мама заплакала.

Я тоже, конечно, заревела, сначала просто со страху. А вот когда отец чуть ли не целый час проговорил со мной, объясняя, в чем я виновата, я уже стала плакать и от горя и от жалости к Катюше. И мама тоже плакала, все повторяла:

— Но как можно так обидеть, так унизить другого, как можно?! — Вот тогда она и больно побила меня, сказав: — Надо, чтобы ты на всю жизнь запомнила этот случай, навсегда сделала из него выводы!

Когда Катюша поправилась и снова вышла во двор, она только поздоровалась со мной и Борькой, но наотрез отказалась с нами играть, объяснила просто:

— Мне папа с мамой сказали: если Лавровой с Залетовым чего-нибудь захочется, они на все могут пойти, только бы получить это!

— Чего-чего?! — не понял Борька. — Еще пожалеешь, что отказалась с нами играть, проситься будешь, да не примем.

— Нет, не буду, — так же просто и спокойно, точно старшая, ответила Катюша, и даже глаза у нее, помню, как-то по-новому смотрели на нас с Борькой.

Тогда я вспомнила все, о чем говорил мне отец, вспомнила, как плакала мама, и неожиданно для себя сказала:

— Ты извини, Катя, что так получилось: я ведь не со зла…

Она все так же по-новому поглядела на меня и согласно кивнула:

— Тебя я извиняю, ты не со зла, а вот он… — и покосилась на Борьку.

— Чего-чего?! — привычно начал Залетов, наступая на Катюшу.

— Погоди! — Я схватила его за руки.

Катюша все не двигалась и так же прямо глядела на Залетова. Потом сказала:

— Но играть с вами больше не буду! — повернулась и пошла.

— Догоним, а? — предложил мне Залетов, глядя в спину Катюши. — Ответим, а?

Свой ответ ему я тоже помню до сих пор:

— Да ведь она умереть могла, как ты не понимаешь?!

— Да ведь не умерла! — засмеялся Борька.

В школу мы трое должны были идти только на следующий год и всю зиму, конечно, виделись во дворе. Мы с Борькой катались на лыжах и на коньках, на финских санях, которые мне купила мама, а Катюша по-прежнему будто не замечала нас, играла со Светкой Муромцевой да рыжим Симкой Саловым, тоже тихоней, в очках. Борьке, я видела, было все равно, а мне что-то по-прежнему мешало успокоиться, просто не могла я смириться, что Катюша так откровенно пренебрегает мною. Когда мы все пошли в первый класс, Катюша с Симкой сразу, конечно, оказались отличниками. Про Борьку я уж не говорю, но даже у Светки поначалу кое-что не получалось из-за ее подвижности, избытка сил. И мне было никак не усидеть за партой целый урок, не приучиться к аккуратности, не обрести элементарной терпеливости. Наша первая учительница старушка Мария Михайловна не жалела для нас ни сил, ни здоровья. Она однажды сказала мне:

— Ты не злись, Лаврова, а терпеливо и аккуратно пиши каждую букву.

— Сто раз одну и ту же? — вырвалось у меня само собой.

— Если потребуется, то и тысячу раз! — построже сказала уже Мария Михайловна.

Я поглядела на нее, потом сложила тетрадь и букварь в сумку, встала, сказала:

— Спасибо! — и вышла из класса, пошла домой.

После уроков Мария Михайловна сама пришла к нам и долго разговаривала с мамой, все удивленно повторяла, помню:

— Никак я не могу понять, Клавдия Васильевна… Муж у вас — отличный работник, вон как о нем Петр Петрович Шамов отзывается! И сами вы труженица… А как же это получилось, что ваша Аня оказалась такой избалованной и своевольной? Ведь воспитание полноценного члена общества и работника не ограничивается заботой о хорошем питании да модной одежде. И эта, простите меня, совершенно барская несдержанность у вашей Ани, когда она может так по-хамски отнестись ко мне, пожилому человеку!..

Я на миг даже испугалась, как бы Мария Михайловна не заплакала от обиды.

У мамы сначала сделалось непримиримо строгое лицо, она заставила меня встать и рассказать, как все было. Я рассказала и вдруг увидела, что вела себя действительно совершенно по-хамски, от горя даже заплакала, сама попросила у Марии Михайловны прощения. И она даже обняла меня, погладила по голове, ласково улыбнулась:

— И ведь девочка ты добрая, умненькая, самой вон стыдно сейчас стало, да?

— Да, — прошептала я, доверчиво уже прижимаясь к ней.

Тогда и мама вздохнула, улыбнулась виновато, прямо и откровенно тоже попросила у Марии Михайловны прощения за меня, уже растерянно договорила:

— Понимаете, Мария Михайловна, мы с мужем после войны выросли сиротами в детдоме, нам и хочется, чтобы у нашей дочери полегче жизнь была. А зарабатываем мы оба хорошо, особенно Григорий, да и я шить люблю. — Помолчала и снова вздохнула, даже головой покачала: — Поверьте, Мария Михайловна, что мы с мужем сделаем все выводы и вам не придется больше приходить к нам по такому поводу. — И попросила: — Поверьте!

Когда с работы вернулся отец — он всегда задерживался на заводе: был членом цехового парткома, — они с мамой долго разговаривали, потом позвали и меня к себе в комнату. И снова мне пришлось как следует поплакать, снова дать честное слово, что подобное никогда больше не случится. А мама взяла внеочередной отпуск на заводе, стала провожать меня в школу и встречать после уроков, почти каждый день виделась с Марией Михайловной. И ежедневно сидела рядом со мной за столом, пока я как следует не сделаю все заданные уроки.

Читать дальше