Николай Дементьев - История моей любви

А в июле мы трое — Светка, Катюша и я — были на пляже у Петропавловки, и строгая Катюша вдруг сказала мне:

— Ты, Анка, хоть поменьше ешь, а то здоровая, как жеребец.

Светка только засмеялась:

— Анка уже открыла, что на белом свете существуют не только женщины, но и мужчины, а они, Катюша, противоположный пол, ясненько?

— Тебе-то давно это ясненько? — поморщилась Катюша.

— Еще с прошлого года, — просто ответила Светка и засмеялась: — Насчет себя ты не беспокойся, тебе эта опасность не угрожает.

— Да уж такой, как ты, я никогда не буду! — с непримиримой строгостью ответила Катюша и поджала губы.

— Мне бы твою красоту, Анка! — вздохнула Светка.

А я от смущения вскочила и бросилась в воду, заплыла чуть не до середины Невы.

И вот с шестого класса я начала хуже учиться. Как я теперь понимаю, сразу по нескольким причинам…

Уже два или три последних года мама не сидела рядом со мной за столом, когда я делала уроки. Во-первых, она уже была уверена, что и без нее я их сделаю, и сделаю правильно: из года в год я училась на одни пятерки. А во-вторых, конечно, маме и некогда было — она после работы еле успевала купить продукты, приготовить обед да убраться в квартире.

А когда я хотела помочь ей по дому, улыбалась ласково:

— Лучше гуляй, пока можно, или вот уроки учи, а с этим хозяйством тебе впереди еще всю жизнь возиться!..

Отец теперь был уже бригадиром сталеваров, зарабатывал еще больше, да и мама от него не отставала, и родители купили в Белоострове дачный домик в садоводстве, начали копить деньги на машину. Года через полтора-два за хорошую работу отцу предоставили возможность купить без очереди «Запорожец», и мама занялась устройством гаража, стала посещать курсы шоферов, чтобы получить права, самой научиться водить машину. Отец по-прежнему целыми днями пропадал на заводе, а домой возвращался таким усталым, что даже разговаривать ему было трудно — сидел за столом, и глаза у него слипались…

Сначала я по инерции делала уроки так же старательно, как и раньше, но когда узнала, что я красавица и что жизнь, дескать, обязана поэтому предоставить мне все, чего я ни пожелаю, я незаметно для себя постепенно охладела к ним. Еще год назад, если задача оказывалась трудной, я могла и час, и два терпеливо сидеть за столом, решая ее, а теперь мне это уже казалось необязательным, можно было просто списать решение у Катюши или Симки. Странно только, что за все предыдущие годы у меня не выработалось устойчивой привычки, которая мешала бы мне бросить работу на полдороге. И не появилось настоящей тяги к учебе, будто до этого я только исправно и дисциплинированно выполняла неприятную мне работу. Такой тяги, как у Симки Салова, который после уроков бежал на математический кружок, или как у Катюши, четыре раза в неделю ходившей после занятий в музыкальную школу. В общем, я быстро и даже безболезненно привыкла к тому, что вместо пятерок часто получаю четверки, а то и тройки. Да и времени для уроков у меня стало просто не хватать. Мы со Светкой обязательно посещали выставки в Доме мод и чуть ли не каждый день заходили в универмаги, выискивая модные вещи. Хоть отец Светки был профессором физики, а мать — ученым-биологом, но росла Светка на руках старушки домработницы, у ее родителей не было времени, чтобы по-настоящему заняться воспитанием своей дочери, как и у моего отца. А тут еще Светка откровенно завидовала мне:

— Если бы мне, Анка, твою красоту, уж я бы взяла от жизни все, что хочу!

Уже в восьмом классе мы со Светкой потихоньку и от родителей, и от своих одноклассников как-то пошли на танцы. Всего один раз, правда. Обе мы были рослыми, хорошо развитыми физически, на улице нас иногда принимали за взрослых. Родителей Светки по вечерам обычно не бывало дома, и перед танцами мы с ней сделали друг другу взрослые прически, долго и тщательно одевались, а старушка домработница еще помогала нам заботливо, радовалась, что мы идем веселиться. К тому же Светка могла безотчетно брать из дому столько денег, сколько хочет: в семье Муромцевых деньги лежали на одной из полок шкафа. Светка взяла себе пятерку, а мне в карман сунула три рубля.

До сих пор помню, как мне было стыдно идти на танцы, где одни взрослые. Я даже предложила Светке пойти не во Дворец культуры, а куда-нибудь попроще, но она только пожала плечами:

— Там еще хулиганы какие-нибудь могут оказаться, а в приличном месте и люди приличные. Чего ты трусишь, погляди в зеркало на себя: картинка с обложки модного журнала!

Я поглядела: действительно, никак не скажешь, что мне всего пятнадцать, по фигуре и прическе — прямо-таки молодая женщина. И мы с ней пошли.

Перед входом, ярко освещенным огнями, я опять заробела, даже чуть не остановилась, как вспомнила про отца: уж он бы мне выговорил, если бы увидел сейчас меня! Но тут же подумала про маму: ведь она, пожалуй, разрешила бы мне пойти на танцы! Только предупредила бы, чтоб была поосторожнее.

— Давай попросим кого-нибудь купить нам билеты, а? — шепнула мне Светка, когда мы с ней встали в конец очереди.

— Думаешь, нам не продадут? — я почувствовала, как покраснела.

— Все может быть… — Ее узенькое остроносое лицо сделалось озабоченным, бесцветные маленькие глазки совсем по-детски растерянно мигали, и впервые я заметила, как странно выглядели на ее лице густо накрашенные черной тушью ресницы и брови, фиолетовые тени на веках, ярко-красная помада на тоненьких губах; неужели и у меня такой же вид? — Вон попроси того благообразного, — Светка показала мне на мужчину в возрасте моего отца, стоявшего у самого окошечка кассы, сунула мне в руку свою пятерку, отчаянно шепнула: — Не трусь, Лаврик!

Я взяла деньги и, пока шла несколько шагов до окошечка кассы, больше всего боялась, чтобы этот самый мужчина не оказался знакомым моего отца, ведь по возрасту он вполне мог работать вместе с ним! Подошла наконец, остановилась рядом, и мы встретились глазами. Действительно, благообразный: худое лицо чисто выбрито, галстук, белая рубашка, а глаза какие-то водянистые, в красных прожилках, сетке морщинок вокруг… Я чувствовала, что побагровела до слез, и никак не могла выговорить ни слова. А глаза его уже понимающе и весело улыбались, он снова быстро оглянул всю меня с ног до головы и молча кивнул, все не беря от меня протянутых ему денег.

— Нас двое, — пискнула у меня из-за спины Светка.

— И нас двое, — глуховато и точно мимоходом ответил он, уже нагибаясь к окошечку кассы, протягивая в него деньги, так и не взяв наших.

— Порядочек! — удовлетворенно шепнула мне Светка.

Приятель мужчины оказался таким же старым, но тоже очень приличным, благообразным. Только черные, как у Борьки, глаза его не то удивленно, не то даже настороженно глядели на нас со Светкой. Мы благополучно прошли мимо пожилой контролерши, только пристально глянувшей на меня и Светку, но ничего не сказавшей, увидев вместе с нами этих благообразных… И Светка опять незаметно пожала мне локоть: порядочек, дескать… А потом стали знакомиться, пожимая руки, как взрослые; и благообразные даже назвались по имени-отчеству; от этого я почему-то смутилась еще сильнее, не разобрала их имен. Да тот, что купил билеты и на нас, так и не взяв с нас денег, вдруг пропел негромко: «Ах, мадонна в шестнадцать лет. Ты на гвоздиках вышла в свет…» — и совсем уж по-стариковски задребезжал смешком.