Николай Дементьев - История моей любви

— Я знаю, что это не принято… Я хочу познакомиться с вами. Если вам неприятно, извините, — и, ничуть не смущаясь, посмотрела мне прямо в глаза.

Я, конечно, покраснел, как дурак, пожал ее руку и еле-еле расслышал, что зовут ее Тина.

Она сразу взяла меня под руку, я опять покраснел и увидел, что Андрюшки уже нет.

Трудно объяснить, почему я так сильно полюбил Тину. Вообще трудно рассказывать про любовь… Что здесь мелочи, а что главное?

Нравилось мне, что Тина красива и остроумна, — это у студентов ценится высоко. Нравилось ее умение удивительно хорошо надеть шляпу, чуть приподнять воротничок пальто… Неожиданно с презрительной, насмешливой улыбкой уступить дорогу нахалу… Или, наоборот, улыбнуться мне — ласково, красиво…

Ведь до чего дошло… Если честно говорить, я из-за нее чуть не отказался от Сибирска. Черт его знает, но, вопреки всему, она как-то сумела доказать, что самое разумное — оставаться мне в Ленинграде. Я даже думал целую ночь, но ведь сколько ни смотри на белое, а черным его не увидишь.

Я решил, что она будет знаменитым архитектором. Не может не быть им! Она все время возилась с какими-то проектами, огромными папками, рулонами чертежей… Ездила к профессору Новосельцеву: он непосредственно руководил внеплановой ее работой, — я знал, что она очень честолюбива. И опять получилось как-то так, что техника, краны — это второстепенное, а главное — у них, в архитектуре.

Вот все это вместе — и главное, и мелочи, которые значат в любви ничуть не меньше главного, — все это и привязало меня к ней. Хотя многое мне в ней и не нравилось.

Во-первых, я никак не мог понять ее до конца. Вот, например, Аннушка. Она ясна: любит, если откровенно говорить, меня; примерная работница на заводе, хорошая комсомолка, скромная, справедливая; за все наше готова в огонь и в воду. Трудяга, каких тысячи, может работать по двадцать четыре часа, только бы завод выполнил план. А Тине скажешь:

— Да, в такой дом труд надо вложить!

— Что труд?! Главное — творчество, талант! Кирпичи складывать каждый может, а называют здание по имени архитектора.

Или говорим с ней о чем-нибудь самом высоком, чистом, нежном, а она вдруг так это просто замечает:

— Видишь, любовь любовью, а бывает и такой вариант: выходят замуж, чтобы не уезжать в глушь, остаться дома. А разойтись — всегда предлог и деньги найти можно. На Западе временные связи широко распространены и бывают выгодны, как любое дело. Вообще — надо уметь жить, в этом нет ничего плохого.

Потом — очень квартира мне ее не нравилась: живут вдвоем с матерью, а занимают четыре комнаты. Мать работает кем-то в какой-то артели, и понять, как они содержат эти комнаты, чем платят за них и вообще на какие деньги так хорошо живут, — невозможно.

В комнатах не повернуться от пуфиков, статуэточек, вазочек, «дорогих по воспоминаниям».

Мать Тины я видел всего два раза. Она высокая, полная, очень солидная. С отцом Тины она разошлась давно, теперь у нее какой-то друг, такой же солидный…

И последнее — очень уж дружно не любили Тину и домашние мои, и знакомые. Это было тяжело…

Однажды я спросил ее, за что она полюбила меня. Тина сначала задумалась, потом сказала:

— Я сама немножко удивлена, ты ведь еще совсем мальчишка! Главное, что ты мне нравишься так, как не нравился еще ни один… мужчина в жизни. И хотя вредно давать волю чувствам, но мне очень приятно, так приятно, что хоть… закрой глаза и плачь! (Вообще ее невозможно заставить плакать, я это знаю.) И потом — ты такой, какой я сама хочу иногда быть. В общем, хороший, красивый, чистый мальчик! — Она засмеялась и стала целовать меня.

Осталось пятьдесят минут, а Тины все нет. Отец и мама молчали. Я опять посмотрел на часы, мама сразу сказала:

— Не беспокойся, появится твой свет в окошке.

Я спросил:

— Майку с номером положила?

— Положила.

— А спортивные трусики?

Мама сказала отцу:

— Ты видишь, он на очередное соревнование едет!

Отец вздохнул, не поднимая головы…

Мама посмотрела на меня, протяжно, «из души», сказала:

— Э-э-хх! — и, бросив ложку, подошла к окну. И тотчас же радостно проговорила: — Ой, сейчас позову: Аннушка на той стороне улицы стоит и не решается войти. С букетом! Тебя провожать… — строго сказала мама.

Я отвернулся.

— Охота — пусть таскается с цветами.

Заскрипел отцовский стул…

Аннушку, так же как и Андрюшку, очень любят и отец и мама. Вообще в них много общего. Мама даже зовет их: «Наши два А».

Давно, еще в блокаду, ослабевшую от голода маму привела с улицы тоненькая, черноглазая девочка. Помогла мне затопить буржуйку, потом сварила из столярного клея студень. И ушла от нас только вечером. На следующий день пришла опять и ходила до тех пор, пока мама не встала. В этом году на день рождения Аннушки отец решил купить ей золотые часы. Мама было заартачилась, отец только сказал: «Доброе забывать стала?» — и мама сама пошла в ювелирный магазин, еще надпись сделала: «Дочери от мамы». Потом обнимались и потихоньку плакали вдвоем с Аннушкой. Она тоже сирота. Только у Аннушки есть своя комната, в отличие от Андрюшки. Это и решило ее судьбу.

Когда мы втроем получили аттестаты зрелости, мама устроила торжественный вечер. Потом все ушли, отец позвал нас к себе в кабинет, подарил нам с Андрюшкой одинаковые часы «Победа», а Аннушке какое-то платье, туфли, чулки и спросил:

— Ну, как дальше жить будем?

Мы с Андрюшкой сразу сказали, что идем в Институт водного транспорта: море! Аннушка молчала. Когда начали к ней приставать, она вдруг поднялась и сказала, что решила идти на завод. А учеба не уйдет, даже наоборот, потом толку больше будет.

Тут я на нее насел, и выяснилось, что Андрюшка и я способнее ее, что у нее все-таки своя комната и быть все время иждивенцем — нечестно, неправильно! Она здоровая, взрослая девушка… Никакие уговоры не помогли.

Потом я слышал, как Андрюшка потихоньку, за дверью, сказал ей:

— Молодец, Аннушка!

— Брось, просто государству и всем нам будет полезнее, если инженерами будете ты и Паша, а не я: вы способнее меня.

Аннушка часто приходит к нам, и мама не знает, где ее посадить, чем накормить. Отец сам спускался в магазин за ее любимыми «Каракумами». А для меня, по словам мамы, Аннушка — непрестанный и недостижимый идеал. Иногда, чтобы сделать матери приятное, я ходил с Аннушкой в кино. Аннушка сама покупала билеты и в фойе кормила меня мороженым.

Я как-то спросил, за что она так любит меня, просто удивительно. У нее только испуганно заметались длиннющие ресницы, опустилась голова, повисли косы, толстые, как пеньковый канат, она покраснела до ушей. Аннушка тоненькая, гибкая, у нее первый разряд по художественной гимнастике. Лицо у нее красивое, а глазищи как два черных озера, — мама зовет ее «черноокая березка».