Зигмунд Скуиньш - Мужчина во цвете лет. Мемуары молодого человека

Разумеется, можно было пойти к Большому, в его доме я всегда был желанным гостем. Опасаться, что потревожу сон, не было оснований. «Оставшееся время» Большой давно уж не делил на такие традиционные шаблоны, как ночь и день, темно и светло. Он жил, по его собственным славам, в согласуй со своими интересами, вдохновением и самочувствием. Возможно, в этом была одна из причин, почему я с некоторых пор не испытывал особого желания ночевать у Большого. Его распорядок жизни слишком отличался от моего.

На сей раз, однако, ничего другого не оставалось как воспользоваться резиденцией в парке Зиедоньдарз. Поскольку в окнах не было света, я настроился на долгие звонки. Но Большой довольно скоро отворил дверь. По распаренному лицу и мокрым волосам я заключил, что он только что из ванны.

К радости Большого, я принялся перетряхивать свои скудные запасы латыни. Тут мои познания не слишком прогрессировали.

— Feci, quod potui, feciant meliora potentes [9] Я сделал, что мог, кто может, пусть сделает лучше (лат.). .

— Только не «feciant», a «faciant». Fecit значит «сделал», как некогда писали на картинах вслед за подписью художника. Michelangelo fecit.

— Хорошо.

— Шесть слов. Маловато.

— In extremis. In brevi [10] В последний момент. Вкратце (лат.). .

— Это ты знал и раньше.

— Tutti frutti [11]. 11 Всякая всячина (итал.).

— Это каждый дурак знает. К тому же это не латынь. Ну, Свелис (так он звал меня с детства), проходи. Четыре слова за тобой.

— Договорились.

— Я знал, что ты придешь. Вчера с утра тебя вспоминал. И позавчера вечером. Ну просто замечательно! Бери мешок и отправляйся в подвал за дровами. А то мои запасы истощились.

— Завтра принесу.

— Нет, нет. Раз надо, значит, надо. Откладывать нет смысла. Думаешь, завтра тебе больше захочется, чем сейчас? Ничуть. Так что бери мешок и отправляйся в подвал. К тому же завтра можно и забыть. И тогда мне самому придется нести.

Держу пари: он посылал меня в подвал лишь потому, что знал, как мне не хочется туда идти. Если бы мне удалось изобразить на лице несказанную радость, не исключено, он мог и передумать: ладно, успеется, ночь на дворе. Но вид у меня был кислый, и он настоял на своем. Он знал о моей нелюбви к подвалу. Еще с детских лет. Перед каждым походом туда приходилось напрягать волю, превозмогая безотчетный страх и неприязнь. Я и сам стыдился своей слабости.

Взял мешок, фонарь, кургузый медный ключ и потопал вниз. Что заставляло внутри все сжиматься в пугливой настороженности? Чувство одиночества, отрезанности, эффект сурдокамеры, к которой приучают космонавтов. Тишина, вне всяких сомнений, играла свою роль. Почти во всех случаях, что память удержала вперемешку со страхами, я напряженно вслушивался, словно избавления ожидая хоть какого-нибудь звука. В ночной тишине иногда просыпаюсь в испуге. И опять засыпаю, ибо страхи эти беспричинны. Одиночество вполне может стать поводом для необоснованных страхов. И это всегда чревато ошибками. Как в наши дни, так и в далеком прошлом. А Большой — он-то слышал сигналы тревоги? Ведь он почти всегда один. В одиночестве просыпался, в одиночестве ложился. В одиночестве капал на кусок сахара корвалол. Его жизнь проходила как в подвале. А может, со временем инстинкты слабеют? Ни разу, ни единым словом Большой не дал понять, что хотел бы жить с нами в Вецаки. Напротив, в его речах нередко звучала гордость: слава богу, я пока в своем доме хозяин.

Потянуло знакомым подвальным запашком. Год-другой назад дверь взломали, после чего ее перестали запирать. В глубине светила единственная лампочка. Зажег фонарик и, нащупывая подошвами выщербленные ступени, осторожно двинулся вперед. Во тьме зеленели глаза потревоженных кошек. Но то ли нервы были слишком взвинчены, то ли сонливость притупляла чувства, привычных волнений не ощутил. Уже на лестничной площадке, с мешком, полным дров, я вспомнил, что забыл погасить лампочку. Пришлось еще раз спуститься.

Большой поджидал меня с таким торжественным видом, будто я был премьером соседнего государства, прибывшим к нему с визитом. Он надел сорочку, повязал галстук и облачился в пиджак. Правда, так и оставшись в полосатых пижамных штанах.

— Вот видишь, — сказал он, — теперь у тебя совсем другое настроение. Хорошее настроение никто не поднесет на блюдечке, о нем следует самому позаботиться. Неприятное уступает место приятному. Есть хочешь?

— Нет, спасибо.

— Ничего, все же поджарю кровяную колбасу. Растущему человеку есть полагается много и часто. Организм должен иметь резервы. Сам знаешь, что бывает, когда у транзистора израсходованы батареи. Сплошной треск, и звук не тот.

Я отнес мешок в ванную, затем вошел в так называемый кабинет и повалился на обтянутый кожей диван. Милый «бегемот», мое привычное ложе! С тех пор как Большой увлекся реставрацией мебели, заставленная стеллажами комната больше напоминала мастерскую — повсюду разбросаны стружки, инструменты. На часах было десять минут четвертого. Блестящий маятник за стеклянной дверцей мерно покачивался, выстукивая одно и то же: спать-спать-спать. Я сидел на диване, вытянув ноги, совсем как космонавт. После полета в состоянии невесомости я вернулся на Землю, и всей тяжестью на меня навалилось земное притяжение. Моя ладонь вновь ощутила тело Зелмы. Какой я дурень! Как мало я знаю Зелму. Она открылась мне заново.

— Эй, Свелис, ты куда сбежал? Поди сюда! — позвал Большой. — Ставь чашки. Доставай из шкафчика сахар. Колбаса стынет.

Я подумал: пусть он говорит, пусть зовет. Не сдвинусь с места. Я уже сплю. Прилип к бегемотовой коже, как медицинская банка к спине, как переводная картинка. Но Большой не унимался. Собрав последние силы, заставил себя подняться и поплелся на кухню.

— Вот видишь, — сказал Большой, — сейчас поешь, напьешься чаю, и силы вернутся. Нельзя распускаться.

— Спасибо, не хочется.

— Ну, раз не хочется, значит, не хочется. Сам управлюсь. А ты посиди, расскажи, что нового. Чем занимаешься. Что тебя сейчас интересует.

Я смотрел на него и молчал. Смотрел такими глазами, что казалось, они вопят об отсутствии во мне всяких интересов.

— Меня интересует человек как машина. Хотя аспект, конечно, не нов.

— Вот именно! Машинка, прямо скажем, внушительная. Особенно если учесть продукты ее производства: кровь, лимфу, их не способна синтезировать ни одна лаборатория. Потом еще ногти, кости, кожу — по своим качествам невоспроизводимые материалы. А электрические токи: биотоки, статические…

— Мозг человека — отменнейшая ЭВМ. Зрение — цветное телевидение. — Я машинально ронял фразы профессора Крониса.

— И ты бы хотел узнать, кто это все породил и расставил на земле, наподобие изваяний «Аку-аку» на острове Пасхи?