Гавриил Федотов - Любовь последняя...

— Ну? — с жгучей заинтересованностью поторопил Бурлаков.

— Ну и опять: «Ступай, Зуйков: иди и работай с чистой совестью, с утроенной энергией!» Понимаешь, кричит, какую деталь делаешь?

— А на что военком! — загорячился Андрейка.

— Да у завода с ним контакт, — засмеялся недогадливости собеседника парень. — Брони-то наши кто подписывает? Он! Вот как кто из цеха с высоким разрядом заявится — похвалит военком за намерение, и сразу назад… «Молодец, мол, а покуда валяй обратно к станку и хорошенько жми на свою технику, активнее помогай фронту! Потребуешься — позовем!»

— Никакой, значит, разницы?

— О том и речь, что отвечают они в один голос. Это уж нашими ребятами сто раз проверено. Но я в армию все равно — уйду! — с неожиданной силой заключил парень. — Видел, кто за северными воротами в зенитчиках? Я не хочу, чтоб потом каждая такая девка тылом в нос тыкала! Ей потом про гнойнички эти масляные и высокий разряд неинтересно будет слушать… Думаю покрепче попроситься у заводского парторга ЦК, у самого Порошина!

— Тот разве может помочь?

— Он все может… Если, понятно, захочет и тоже не скомандует: за Урал со своими станками-автоматами, комсомолец Зуйков, готовьсь!! Боюсь, не уперся бы и он в мою незаменимую деталь…

— А какую ты деталь делаешь?

— А что?

— И знаешь, куда идет?

— Вот, чудак, ей-богу, — опять снисходительно улыбнулся парень. — Конечно знаю, как и все, что на взрыватель. Иначе бы из-за нее третья девчачья «Сборка Г» не психовала до последнего дня…

Неожиданно появившаяся Августина услышала конец разговора, осуждающе покрутила головой.

— Ты, я вижу, Зуйков, похож на засекреченного болтуна? Слыхал про такого? — ехидно поинтересовалась она.

— Он же не посторонний, а свой, заводской! — смущенно оправдывался Зуйков. — Я гляжу, вошел вместе с тобой, в руках у вас еще какие-то листы бумаги…

— Я, получается, только на погрузках свой! — огрызнулся Бурлаков. — Когда над вашим сверхсекретным оборудованием надо животы надрывать под бомбежкой!!

Но этим он, видимо, лишь усугубил положение. Зуйков пожал плечами и, виновато взглянув на Бузун, заторопился к своим автоматам.

Два или три перехода они миновали молча. Затем Андрейка не удержался и обидчиво спросил:

— Тебе, стало быть, про взрыватели можно было мне сказать, а Зуйкову даже и про детали к ним нельзя? Сразу, значит, нужно было и огвоздить и разыграть?

Ему сделалось еще обиднее от мысли, что интересная беседа с этим чернявым пареньком была так грубо оборвана. Казалось, что он кое-что уже намотал себе на ус и только не вовремя возвратившаяся Августина помешала довести нужный разговор до конца.

— Ничуть я его не «гвоздила», а одернула — правильно, — помедлив, сказала Августина. — В другой раз окажется умнее и будет держать язык за зубами. А номера или литеры цехов, тем более сборочных, нельзя разглашать!

— А как же прикажешь тогда называть, скажем, наш третий механический?

— Очень просто: цех, где начальником товарищ Холодов, — не сдавалась Августина. — И это совсем иное дело: ваш цех тоже имеет совершенно другой литер, а под третьим номером вообще на заводе никакого цеха нет… Это просто называют его так — как говорят, например: вторая формовка, седьмая сушильная камера…

Бурлаков понял — хитрая Августина юлит, и прекратил расспросы.

А ей было совсем невдомек, с какой стороны наносился ему удар и травма. Он и до разговора с Зуйковым наблюдал, что за северными воротами в зенитчиках полно девчат.

— Ну, хватит об этом, — помолчав, сказала Августина. — Нам еще предстоит и наругаться, и налазиться в наших технических подземельях, а срок почти истекает…

Он считал, что с ними давным-давно покончено, что речь тогда шла лишь о подземных этажах береговой насосной станции. Оказалось, что под многими цехами имеются просторные вентиляционные камеры — тоже с моторами и ценным оборудованием, которые было бы преступлением оставить немцам.

Вот тут только и понял он по-настоящему, для чего это технику понадобился «адъютант». Открывал люки и тяжеленные металлические двери, нянчил моторы и приставные лестницы. Нетерпеливая Августина, экономя время, подводила его к входному отверстию небольшого тоннеля:

— Рискнем, что ли: тут всего сотня-полторы метров?

— Давай, если не боишься заплутаться, — осторожно соглашался он.

Он был все еще угрюм: недавний разговор с таким же невезучим Зуйковым взбудоражил и невольно заставил вспомнить все «чаяния и отчаяния», начиная с отъезда из Ольшанца. Но таинственные блуждания по подземному заводскому хозяйству, о котором он и не подозревал, постепенно расшевелили его. Только раз попался освещенный отопительный тоннель, где они смогли идти рядом и во весь рост. Чаще он пробирался за Августиной, согнувшись пополам, низкими тоннелями и коллекторами, с заизолированными трубами и кабелями, видя впереди ее слабо мерцающий фонарик. И, сам того не замечая, он постепенно разговорился.

Невозможно было в такой обстановке работать молча. Теперь он вслух опасался, что самонадеянная Бузун забредет туда — откуда и не выбраться; громко радовался, когда видел впереди горевшие лампочки очередной вентиляционной камеры.

Правда, он пробовал протестовать.

— Ну, в эту дыру, спасибо — я не лезу! — иной раз решительно говорил он. — Тут надо мне не пополам складываться, а в три погибели.

— Тогда стой и жди меня здесь, — немедленно находила решение Августина. — Не выбираться же наверх и кружить снова здорова по пролетам и цехам из-за несчастных семидесяти метров?!

Иногда Андрейка, уже терзаясь раскаянием, напряженно ждал скользнувшую в неизвестность Августину. Тогда даже минуты проходили томительно. Но чаще, устыдясь, что бросает девушку одну, снова двигался следом, осторожно ощупывая теплую плюшевую пыль на плотной изоляции труб.

Наконец они попали в большую, центральную камеру — с общей площадью никак не меньше ста метров. Работы в ней оказалось порядочно, потому что в отпечатанном машинисткой листе обнаружилась путаница, пришлось описывать все оборудование камеры заново.

Андрейка с любопытством шарил глазами по камере. Перевел взгляд на Августину — ждал команды лезть смотреть номера моторов; и впервые беспристрастно отметил, что она очень хороша собой.

Она стояла сейчас, прислонясь спиной к колонне, неровно освещенная сверху лампочкой, и, уставшая, намаявшаяся, сосредоточенно делала пометки в блокноте. Ее непокорные золотистые волосы совсем выбились из-под берета. Гулявший по камере сквознячок то высоко вздымал их, то совсем опускал на лоб.

Облокотясь на перильца из тонких прутков, отдыхая, он задумчиво засмотрелся на эту игру света и тени на ее лице.