Гавриил Федотов - Любовь последняя...

Бурлаков поднял голову. Сдернул ушанку.

— Это наши с бомбежки возвращаются, — уверенно сказал он. — Если б так немецкие зашумели — тут давно бы целое светопредставление шло!

— Именно светопредставление, — с облегчением вздохнула Августина. — И стоит этой музыке начаться, как сразу до тоски чувствуешь, что безумно хочется жить, дышать, работать, любить… В общем: жить! — повторила она. — У тебя, Андрейка, не бывает так?

— Ну почему не бывает, — снисходительно отозвался он. — И опять нахлобучил треух, сбросив холодные брезентовые рукавицы, поглубже засунул кисти стынувших рук в рукава и принял прежнюю позу.

Ему казалось, что он не успел как следует уснуть, когда снова почувствовал торопливые тумаки в бок.

Он непонимающе глядел на лицо Августины: прежде неразличимое, оно теперь светлелось в сизом полумраке и казалось не таким знакомым. На ее лице застыл ужас.

Медленно спускалась над рекой осветительная ракета. В ее мертвенно-бледном свете ясно обозначились все заводские сооружения: силуэт теплоэлектроцентрали, все соседние корпуса, заводские трубы, водонапорная башня, раскинувшийся за оградой большой многоэтажный рабочий поселок.

— Не боись, — торопливо сказал Андрейка, чувствуя, что она дрожит. — Наверное опять, как и позапрошлую ночь, самолет-разведчик люстру нам подвесил!

— Зн-на-аю я, — ответила она, вызванивая зубами. — И сама по-онимаю, что когда разведчики скроются, появятся бомбардировщики. А ты еще говорил, в эту ночь не полетят! Почему ж наши зенитчики бездействуют?

— Я, что ли, ими командую? — не удержался он.

Его уже тяготило и злило собственное бездействие; и, как всегда во время налетов, он сейчас мысленно клял и фрицев, и Гитлера, и так дурно сложившиеся обстоятельства, помешавшие ему вступить в авиацию. Вместо этого воюй вот теперь на крыше мокрым мочальным квачом с зажигалками.

Впереди, еще далеко за рекой, возник и полого лег луч прожектора. Рассекая тьму, он поднялся и, тревожно шаря по небу, осветил тучи. Справа и слева тоже замахали по черному небу яркие мечи и, разрубая темень, поднялись, задрожали, грозно скрестились в зените. Завыла сирена. Хриплой низкой октавой, будто спросонок, заревел среди ночи заводской гудок. Разом ударили, озаряясь огневыми вспышками, орудия зенитных батарей — и те, что за северными воротами, и вокруг завода и за рекой. Яростно застучали на крышах пулеметы. Особо тревожно захлебывались два на соседнем корпусе, взмывали ввысь Пулеметные трассы. Скрещенные щупальцы прожекторов, вздрагивая, скользили по небу и вместе с ними передвигались, точно конвоируя, кучно грудившиеся ватные клубочки частых зенитных разрывов. Но стоило ярким мечам чуть соскользнуть — и зенитные разрывы вспыхивали высоко в небе уже не крошечные, не белые, а большие и грозные, исчерна-багровые.

— Не боись! — крикнул он Августине. — Сквозь такой заградительный огонь не прорвутся!!

«Однако она права: музыка жуткая! — тут же угнетенно и озлобленно подумал он. — Сиди под ней на этой самой крыше и безоружный, и беспомощный — действительно, точно голый вылез!..»

До двух часов ночи налет возобновлялся трижды. Но сильный зенитный огонь всякий раз отгонял стервятников, и к концу дежурства неожиданно дали отбой воздушной тревоги.

Довольный Бурлаков проводил Августину до крыльца и, помогая снять с плеча противогаз, сказал:

— Ну вот и все дежурство… А ты уверяла, что добром не кончится!

— Выходит, я еще счастливая… Правда, с вашим Горновым я бы и до удачного окончания не дожила: умерла бы со страха! — откровенно призналась она. — И сегодня, конечно, я здорово перетряслась, но в общем отделалась намного легче, чем в прошлый раз…

— Помогло и то, что погода все же не больно летная, — уклончиво сказал Андрейка.

Ему хотелось постоять с продрогшей Августиной около крылечка еще; но и сам он намерзся, намаялся, веки слипались и, забрав противогаз, пожелав ей спокойной ночи, почти бегом ринулся в казарму досыпать оставшееся ему время.

Технический персонал теплоэлектроцентрали на заводе назывался: эксплуатационники.

Они ревностно содержали машины и агрегаты, непредвиденная остановка и разборка рядового мотора или насоса считалась у них уж ЧП. Обычно все устройства первой и второй очереди — большие и малые — останавливались лишь на плановый профилактический ремонт, по строго разработанному графику.

Страшным делом показалась им эта вынужденная остановка. Причем не первой или второй очереди порознь, а — разом всей теплоэлектроцентрали. Ужасной работой представился им и повальный демонтаж оборудования и полное разорение целой системы сложных паропроводов…

Но грозные обстоятельства и приказы торопили.

Теперь эти машинисты, монтеры, механики, техники и инженеры, привыкшие лишь искусно эксплуатировать и опекать свою красавицу ТЭЦ, с отчаянной решимостью начали ее спасать. На такелажные и погрузочные работы в помощь им Кораблев немедленно бросил, по определению Ковшова, «самую ударную и боевитую» бригаду.

Коломейцы было дружно запротестовали. Горнов громче всех закричал, что не дело бригады тягать чужие трубы, если в родном третьем механическом еще стоят свои станки.

Но в бригаду прибежал запыхавшийся Порошин и разъяснил, что эти большого диаметра стальные цельнотянутые трубы для высоких давлений пара изготовлены на уже утерянных южных заводах, и теперь для страны — огромный дефицит.

Вволю насмотревшийся на священнодействие эксплуатационников при демонтаже паровых котлов и двух мощных турбогенераторов, сам наворочавшийся с трубами и оборудованием до радужных кругов перед глазами, Бурлаков первым устало притащился из столовой в опустевшую казарму.

Чувствовал себя голодным и злым. На ужин была тарелка жиденькой темноватой похлебки из кормовой чечевицы и две ложки противно-сладкого пюре с горьковатой зеленой половинкой соленого помидора.

Апатично взял с подушки записку. Коломейцев напоминал, что завтра с четырех утра надо дежурить в корнечистке. «Не вздумай спросонья орать, что не так давно, мол, дежурил на крыше! — предусмотрительно писал бригадир на тот случай, если не застанет его бодрствующим. — Словом, пресное с кислым не мешай! Это твое дежурство подошло законно. А что довольно скоро — тебе даже на пользу: почти разом от всех повинностей освободишься, а заодно и в столовой завтра основательно подзаправишься. По себе сужу и понимаю, что больно отощал…»

— Завтраками бабка сучку годувала — пока та не сдохла! — сердито откинув бригадирское послание, проворчал Бурлаков. — А вот ты скажи, как быть не жрамши сегодня… Я ведь эту похлебку в одну затяжку через край выпил!