Вадим Собко - Стадион

Это была уже не Ольга Волошина — сама Любовь Яровая вышла на сцену, чтобы пройти до конца свой тяжкий, но радостный путь к настоящим товарищам.

И режиссер, глядя с балкона на игру Волошиной, сказал директору театра:

— Не знаю, что изменилось в жизни Ольги Борисовны во время работы над этим спектаклем, но что–то изменилось наверняка.

Директор, старый и опытный человек, часто повторявший, будто знает о своих артистах все, только покачал головой и не нашел ответа.

А когда спектакль кончился, отгремели аплодисменты, и машинист сцены, раз двадцать открывавший и закрывавший занавес, вытер наконец пот со лба, спортсмены и не подумали расходиться по домам. Они столпились перед выходом для актеров, окружили Ольгу Борисовну, когда она вышла, и, неся за ней все присланные букеты и корзины с цветами, проводили по улице Горького до самого дома…

Волошина шла среди них, болтала, шутила, смеялась, и сердце ее было переполнено любовью к этим юношам и девушка.

Тибор Сабо сидел на трибуне стадиона и смотрел на поле, где уже появились первые спортсмены. На серых скамьях в нескольких местах виднелись группы людей — это команды разных стран ожидали своего времени для тренировки, приглядывались к будущим противникам.

Мери Гарден, высокая, нескладная, угловатая, подошла и села недалеко от Тибора. Индус в желтой чалме оказался рядом с ней. Вежливый, очень сдержанный англичанин спросил разрешения и сел на один ряд ниже. Два француза и итальянец, смуглые, черноглазые, необыкновенно быстро жестикулируя, появились слева от Тибора. Несколько минут они сидели молча, поглядывая то на поле, то друг на друга, потом Мери Гарден неожиданно спросила Тибора:

— Вы не можете объяснить мне, что это значит?

И протянула Тибору небольшой листок бумаги, половину которого занимал печатный текст. Это было обращение к молодежи, призыв бороться за мир, — члены Союза свободной немецкой молодежи раздавали такие листовки всем спортсменам.

На вопрос Мери Гарден все соседи оглянулись и вопросительно посмотрели на Тибора.

— Что я должна сделать с этой бумагой? — спрашивала Мери Гарден.

— Если хотите, подписать и опустить в ящик у входа на стадион.

— А если не хочу?

— Можете не подписывать.

— Так.

Мери замолчала, но оба француза и итальянец заинтересовались, еще больше.

— Разрешите прочесть?

— Пожалуйста.

Индус тоже подошел ближе — желтая чалма его, как цветок, возвышалась над скамьей. Один только англичанин казался безучастным, но и его голова чуть–чуть повернулась в сторону читавшего обращение француза.

— «Мы не хотим воевать. Да здравствует дружба и мир!» — кончил читать француз. — Очень правильно сказано! Разрешите мне подписать? — обратился он к Мери Гарден.

Та пожала худыми плечами:

— Пожалуйста.

Француз четко расписался, товарищ его тоже.

— Что это даст? — вдруг спросил англичанин.

— Если молодежь всего мира скажет «нет», войны не будет, — ответил Тибор.

— Правда, — будто вынимая слово откуда–то из глубины гортани, сказал индус, взял из рук француза ручку и тоже поставил свою подпись.

— Разрешите и мне? — попросил Тибор у Мери.

— Мне кажется, я не имею права ни разрешать, ни запрещать, — ответила смущенная девушка.

— Это ничего, — Тибор уже выводил последнюю букву своей фамилии.

— Дайте мне, — сухо сказал англичанин, взял листок, внимательно прочел, подписал. — Все правильно.

Тогда итальянец понял, что остался последним, немного обиженно взглянул на Мери и поспешил поставить и свое имя под воззванием.

Листок бумаги с шестью подписями лежал на крашеной серой скамейке, и Мери Гарден не отрываясь смотрела на него. На бледных щеках ее появились красные пятна. Она не могла взглянуть на своих соседей. Пальцы ее потянулись к маленькой автоматической ручке, лежавшей рядом с воззванием, и отдернулись, крепко сжались в кулак.

— Если я подпишу, в Америке мне не жить, — словно умоляя о прощении, сказала она, встала и отошла, не оглядываясь. Никто не произнес ни слова — все хорошо понимали Мери Гарден.

Отношение к воззванию четко разделило спортсменов на два лагеря.

— Молодежь не должна интересоваться политикой, — говорили одни.

— Почему мы не должны участвовать в решении судеб мира, если от этого зависит наше будущее? — отвечали другие.

Союз свободной немецкой молодежи предложил после окончания соревнований провести на стадионе митинг в защиту мира. На митинг приглашались все спортсмены: «Кто не хочет, пусть не приходит, насильно никого не потащат. Но если ты хочешь мира и хочешь сберечь его, ты придешь и тоже поднимешь свой голос за мир».

Это предложение вовсе не сохранялось в тайне. Генерал Стенли очень скоро узнал о предстоящем митинге и встревожился настолько, что сразу вызвал к себе Шиллинга.

— Вы знаете, что на стадионе хотят устроить митинг?

— Знаю.

— Надеюсь, вы уже приняли соответствующие меры?

— Да.

— Что же вы сделали?

— Накануне соберутся все менеджеры команд, на которых мы можем рассчитывать, они запретят своим ребятам даже думать об этом митинге.

— Это хорошо, но еще не все. Митинг состоится так или иначе, с нами или без нас. Это ясно. Надо его сорвать.

— Как сорвать?

— Чтобы из митинга в защиту мира он превратился в митинг пропаганды американского образа жизни.

— Этого я не могу, — сказал Шиллинг. — Охотно бы сделал, но не знаю, как. В спорте я немного понимаю, а в такой высокой политике — полный профан.

— Знаю, — ответил Стенли, — я сам об этом подумаю. Но вы должны положить начало — добиться полной победы нашей команды. Нам необходимо затмить всех и в первую очередь русских, чтобы преимущество американского спорта стало ясным даже коммунистам.

Лицо Шиллинга из круглого стало длинным. Он видел сегодня на стадионе, как тренировались советские спортсмены, и совсем не был уверен в победе.

— Должен сказать, они очень сильны, — предупредил он.

— Мне это безразлично, победа должна быть за нами — и кончено! — возвысил голос Стенли. — Где нельзя взять уменьем, там пускайте в ход деньги. Подкупайте всех!

— Советских подкупить не удастся, вы же знаете это, — вздохнул Шиллинг.

— Черт! — сказал Стенли. — А другие способы вы учли?

— Да, я захватил с собой всех, кого нужно, — оживился Шиллинг, — разумеется, это нам поможет.

Шиллинг вышел из кабинета Стенли в очень скверном настроении. Видно, в несчастливый день взялся он за эту команду. Правда, денег это принесло ему немало, но в Америке все казалось гораздо более легким.

Тем временем генерал Стенли мерил шагами свой кабинет по диагонали и напряженно думал о том, как дать предстоящему на стадионе митингу желаемое направление. Необходимо подготовить такое выступление, чтобы впечатление от него затмило все другие речи.