Николай Горбачев - Битва

— Я постараюсь долго не задерживаться. Тебя будут навещать, а в случае чего сама звони в штаб!

— Хорошо! — Она улыбнулась, все больше припухавшими, чуть присиненными губами, они, как и руки, должно быть, были холодными, несмотря на жару в номере гостиницы. — Поезжай, Егор. Все будет хорошо.

Сергеев поцеловал ее в губы — они действительно были холодными, твердыми.

Янов принял его сразу. В знакомой Сергееву приемной, куда он вошел, толпилось несколько генералов и полковников с папками и туго скрученными рулонами — ждали очереди на доклад. Сергеев с некоторыми из них поздоровался. Невысокий, заметно под-раздавшийся, с поседевшими волосами, но с прежним тщательным зачесом, Скрипник, теперь уже подполковник, поднялся навстречу:

— Здравия желаю! Сейчас доложу о вас: маршал интересовался, прилетели ли вы.

Когда Скрипник скрылся за дверью, генерал, с которым Сергеев разговаривал, раскатился смешком:

— Мы ждем-пождем, а тебя сразу с корабля на бал… Вот оно, преимущество периферии!

Сергеев весело блеснул глазами:

— Такое преимущество легко каждому заслужить! Сдал папку, сдал квартиру, сказал Москве «до свидания» — и преимущество обретено.

Генерал не успел еще отсмеяться после фразы Сергеева, как возникший в приемной Скрипник, застыв с подчеркнутым достоинством, пригласил Сергеева в кабинет.

Янов что-то стоя говорил посетителям — их было трое, генерал и два полковника, — стоявшим у стола и ожидавшим, судя по понурым лицам, той благодатной минуты, когда наконец их отпустят. Сергеев остановился у двери, раздумывая, как поступить — дать каким-либо движением знать о своем присутствии или нет: видно, разговор до появления его был не из приятных. Сергеев уже подумал — не лучше ли вовсе выйти из кабинета. Янов оглянулся, лицо его, до той минуты тоже мрачное, как и у посетителей, вроде бы чуть дрогнуло, оживилось, он коротко взмахнул рукой и, сказав: «На сегодня хватит!» — пошел по ковровой дорожке навстречу Сергееву. Переглянувшись, посетители побрели за маршалом, и эта процессия вызвала улыбку у Сергеева: энергично, упруго шагавший впереди Янов, а позади на расстоянии — понурая, неловко сгрудившаяся группка. Сергеев хотел доложить о прибытии, но Янов вновь взмахнул ладонью — теперь спокойнее, расслабленнее.

— Здравствуйте. С приездом. — Рука у Янова мягкая, но пожатие чувствительное. Кивнул на остановившуюся в почтительности группку: — Вот как бывает… Ляпсусы! Не знает правая рука, что делает левая…

Только тут Сергеев заметил: оба полковника и генерал были расстроены, он их не знал, встречал впервые.

— Ладно, готовьтесь дать объяснение выше. — Янов сделал паузу. — Свободны.

Пока те уходили, молча, подавленные, Янов тоже молчал, возможно сознавая, что начинать сразу разговор с Сергеевым неудобно, а возможно, он просто еще не переключился, не отошел от неприятного, тяжелого объяснения — теперь, после его фразы, у Сергеева не оставалось сомнения, что объяснение было именно трудным, неприятным. Проводив взглядом вышедших в дверь, Янов наконец вскинул глаза на Сергеева, как бы говоря, что вот, мол, какие не очень приятные получаются дела, но вслух сказал, взяв Сергеева за локоть и мягко направляя к столу:

— Рассказывайте, что у вас нового, какие заботы. Ваше дело особое. Вот где не проиграть! Ракеты! Против них, как сами понимаете… Так что к вам и отношение другое, и требования другие!

Янов увлек Сергеева к креслам, а не к столу, и Сергеев с прихлынувшей сердечной волной подумал, что маршалу хочется разрядиться, поговорить свободно, откровенно, может, даже по душам. И, настраиваясь на добрый лад, уже мысленно прикидывал, что и как ему скажет — именно начистоту и прямо. И когда сели напротив в глубокие, удобные кресла, располагавшие к покою, расслаблению, Сергеев принялся докладывать неторопливо, но вдумчиво, обоснованно и видел лицо маршала, разгладившееся, подобревшее — даже будто морщинки у глаз разошлись, исчезли, а брови приподнялись, спокойно застыли на лбу; Янов слушал, не перебивая, не задавая вопросов, он, казалось, хотел не пропустить ни одного слова, запомнить все, что сообщал Сергеев. Нет, Сергеев не стал говорить о нуждах, бытовых неурядицах — Янов об этом уже слышал, когда прилетал на полигон, да и все ему известно из доклада, который тогда по указанию маршала вслед за ним выслали сюда, в Москву, — он говорил о том, что увязывали, уточняли после отъезда Янова с полигона и что потом вошло в подробный и конкретный план, который Сергеев и привез с собой. Закончив свое сообщение, он раскрыл папку на молнии:

— А план — вот он, товарищ маршал… Здесь, по нашему мнению, выражено все, чтобы «Меркурий» вступил в строй в минимальные сроки и чтобы, как вы сказали, не проиграть…

— Это хорошо, что привезли план, — сказал Янов, принимая пакет с сургучными печатями. — Мне уже звонили насчет этого и министр Звягинцев, и главный конструктор Умнов. Соберемся, пригласим всех заинтересованных, потом доложим главному, министру обороны. Соберемся на днях. Вы пока поживете здесь, походите предварительно по управлениям — прощупайте почву. Управление Бондарина особенно. Кадровиков потрясите — им задание дано. Медицине тоже… Словом, действуйте. Без стеснения. С гостиницей устроят. Оставьте ваши координаты Скрипнику. А как Лидия Ксаверьевна?

Вопрос застал Сергеева врасплох — он никак не ожидал, что маршал задаст его в ходе делового разговора, и потому, не найдясь сразу, как ответить лучше, сказал:

— Ничего. Держится.

Янов улыбнулся чему-то, видно пришедшему в эту минуту на память, даже качнул головой, сквозь сдерживаемый добродушный смешок проговорил:

— Да, мужественная женщина! Прямо скажем, сюрприз преподнесла — лучше некуда! Частенько вспоминаю ваш вид, когда из самолета вдруг — Лидия Ксаверьевна… Взрыв бомбы — и то бы не так, а?

— Было дело! — Сергеев тоже рассмеялся. — Но, слышал, Дмитрий Николаевич, при вашем активном участии все произошло…

Рука Янова вяло всплеснулась над коленом:

— Нет уж, не преувеличивайте моей роли! Позвонила Лидия Ксаверьевна Скрипнику, тот доложил… Отказать с местом в самолете не мог, только и всего.

Сергееву интересно и приятно было сидеть с Яновым вот так, напротив, в креслах, располагавших к тихой и неторопкой беседе, и действительно, Сергеев испытывал сейчас умиротворенность, успокоенность: заботы и думы, которые теснились еще совсем недавно в голове, и те сложные проблемы и вопросы, которые предстояло решить ему в Москве, — все до странности легко отошло, отступило. На какое-то время Сергеев даже забыл, где он: должно быть, это ощущение возникло оттого, что оба они незримо, неприметно перешли в разговоре от дел к человеческому, личному. Янов вдруг заговорил о доме, о сыне Аркадии, его учебе в академии, о внучке… Размягчился, заерзал в кресле, когда принялся передавать забавы и проказы внучки, светился непривычно ласковым светом.