Вильям Гиллер - Пока дышу...

Впрочем, изречение банальных истин тем и ограничилось. Затем Крупина стала говорить о том, что интересовало ее по-настоящему и о чем не раз она говорила на летучках.

— Больше всего обывательски сплетничают и пустословят сами медики. Достаточно попасть в клинику какой-нибудь знаменитости, как о ней узнают всё, включая малейшие подробности, и тут же от врачей и сестер сведения эти расползаются по городу. Разве это порядочно? Я знаю медсестер да и врачей, которые готовы чуть не первому встречному рассказать, что Иванов запойный пьяница, а Петровой молочную железу удалили, а Сидоров от жены ушел потому, что у нее матки нет… Сколько лишних огорчений, сколько горя приносит эта болтовня людям!

Горохов знал, что в словах этих — искренняя горечь, это не подготовленные фразы и продуманные риторические восклицания Пал Палыча. Тамара действительно добра к людям, к больным, поэтому они ей верят, к ней тянутся. И эта неврастеничная Чижова тоже ей доверяет, хотя, казалось бы, по-женски должна испытывать зависть и к здоровью Тамары, и к ее красоте.

— А бывает и того хуже, — говорила Крупина. — Мне приходилось крепко ссориться с медсестрами — сунут больному в руки историю болезни: беги на рентген, а то опоздаешь. А он, не будь дурак, по дороге читает и видит, что у него подозревают злокачественную опухоль. Попробуйте потом доказать обратное. Всю волю, всю изобретательность приложишь, и не всегда это удастся. Как это назвать? Жестокой безответственностью, не меньше. Сплошь и рядом медсестры, так сказать, разъясняют больному диагноз, рекомендуют лечение, всячески советуют, у кого оперироваться, а у кого — нет, в общем, занимаются болтовней, от которой и больному и нам, врачам, вред…

— Правильно! — вдруг сказал из-за стола Архипов. — Я считаю, мы вообще воспитанию среднего медперсонала мало внимания уделяем, а роль его в нашем деле огромна. Если врач — командир полка, то сестры, считай, батальонами командуют.

Кулагин улыбнулся и в знак согласия кивнул головой. А Горохов подумал, что, выходя с диспута, надо нечаянно столкнуться с Крупиной и обменяться хоть несколькими словами. Надо ее не упустить. Не заметил же он, как она пришла. В конце концов, такая минутная, случайная встреча ей сейчас нужна не меньше, а может, и больше, чем ему. Потом все уже будет проще, все войдет в свою колею.

…Он встретил ее в дверях. Тамара Савельевна шла задумавшись, не торопясь, засунув руки в карманы халата.

Горохов весело окликнул ее и услышал, что голос его прозвучал ужасно фальшиво. Они коротко взглянули друг на друга, но мгновение это обоим показалось необычно долгим.

Крупина за эти дни как-то изменилась, очень в чем-то изменилась, словно замкнулась в себе. На лице ее отчетливо читалась печаль и одновременно то, что е м у доступа к этой печали нет.

Плавным, широким шагом она обогнала его, ушла вперед, чуть покачивая своей золотой копной. Ну, вот и все! А он беспокоился, как они встретятся, и как она будет, и что она скажет… Ничего! Ну и слава богу!

Архипов с Кулагиным выходили из аудитории не торопясь, через общий выход, а Пал Палыч нырнул в свободную преподавательскую дверь: он явно торопился еще на какое-то выступление.

Зал почти опустел. Косые широкие полосы солнечного света протянулись из окон и свободно расположились на столах с непременными после лекции обрывками бумажек. А вот и целый голубь!

Архипов с добрым чувством оглядел скамьи, амфитеатром подымающиеся к стене. Он учился в этой аудитории, здесь учатся его студенты, и много их еще будет. Есть какие-то элементы бессмертия в этой постоянной преемственности.

Хорошо, когда здания высших учебных заведений имеют прошлое. Оно не уходит. Оно помогает. Это ощущение было для Архипова сродни тому чувству любви и почтения, с каким он входил в зал Московской консерватории, хотя в музыке понимал мало, а иной раз от симфонических концертов просто уставал.

На концерты его неизменно водила, когда они бывали в Москве, жена, Софья Степановна. Она слушала, а Борис Васильевич больше разглядывал стены, портреты и думал о людях, о целых поколениях, которые здесь перебывали. Не всякую старину заменишь. Сколько ни настроили новых концертных залов, а Москву без консерватории даже не представишь себе.

Перешагнув через солнечный луч, они с Кулагиным пошли по проходу, и тут к ним протолкался молодой человек — тот, что почему-то сидел в первом ряду рядом с Гороховым. Учтиво поздоровавшись с обоими, он назвал себя и, сообщив, что пришел по совету Славы Кулагина, обратился к Архипову с просьбой выступить у них в экономическом на вечере фронтовиков.

— Какой же я фронтовик! — воскликнул Борис Васильевич. — Я госпиталем заворачивал. Второй, так сказать, эшелон. Вот вам фронтовик, солдат! — Он показал на Кулагина.

— Ну, а мне в некотором роде даже неловко выступать с воспоминаниями перед собственным сыном, — улыбнулся Кулагин. — И извините, пожалуйста, я спешу…

Борису Васильевичу вся эта сцена показалась неловкой, он, пожалуй, отказал бы парламентеру, если б не желание встретиться с ребятами из Леночкиного института. Интересно, что у нее за среда?

— А это, случаем, не моя Ленка вас подослала? — без обиняков спросил он у парня, хотя на Леночку это не было похоже, она попросила бы сама.

— Честное слово, Славка Кулагин посоветовал! — заверил парламентер. — Воспоминания ваши мы читали, а Слава вообще о вас рассказывал. И как вы салфетку в животе зашили.

— Царица небесная! — искренне поразился Борис Васильевич. — Ничего себе реклама! Что ж вы тут считаете достойным внимания?

— То, что вы не побоялись рассказать об этом случае студентам, — тотчас разъяснил паренек.

— Ну хорошо, я приду, — сказал Борис Васильевич, крайне удивленный неисповедимыми путями, по которым распространяется иной раз информация о человеке.

Архипов знал, конечно, что у Сергея Сергеевича есть сын, слышал и о том, что сын этот учится в одном с Леночкой институте, но чтоб этот самый Славка Кулагин хоть как-то интересовался его, Архипова, деятельностью, — вот уж это Борису Васильевичу и в голову не приходило!

Парень из экономического удалился, но уже в дверях к Архипову приблизилась еще одна фигура. Это был Скворцов, с которым профессор беседовал перед диспутом по поводу возможности его работы в клинике.

Скворцов подошел уже как знакомый. Честно высидел весь диспут, лишь бы продолжить разговор.

— Ну как, профессор? — спросил он. — Было ведь все-таки кое-что и интересное. Положение со считанными минутами, отведенными в поликлинике на нос, действительно печальное. И о воспитании среднего медперсонала действительно надо говорить. Печально, но факт! В Америке такие вопросы перед профессурой, наверно, не встают. Думаю, там вы бы уже не одно сердце пересадили.