Вильям Гиллер - Пока дышу...

Позднее, когда подошло время укола и он наконец по-настоящему уснул, Крупина ушла из палаты, очень довольная собой, но такая усталая, что даже плакать хотелось. И весь следующий день ходила немножко гордая. Только ей как-то не приходило в голову связать это чувство гордости с понятием власти.

— Сергей Сергеевич, — задумчиво сморщив свой слишком высокий для женщины, гладкий лоб, сказала она, — разумеется, все это очень пока проблематично, но все-таки… Ведь при жизни какого-нибудь больного наступит же перелом? Вы не допускаете, что этим первым больным окажется Тарасов? Может, все-таки есть смысл подольше не выписывать его из клиники, хотя бы для того, чтоб поддерживать в нем способность к самообороне. Господи, Сергей Сергеевич, как вы хорошо умеете с больными говорить! — Крупина по-детски всплеснула руками, и восторженное выражение сделало и лицо ее то же совсем детским. — Я просто досадовала, что не слышат всего этого врачи и студенты наши. Вас хоть на пленку записывай! Это же стимулом будет для очень многих, подражать вам захотят…

Кулагин как-то боком, по-петушиному, посмотрел на нее, подумал, снова посмотрел.

— Ну, это у вас еще от молодости реакции такие, — сказал он. — Но о магнитофоне мы подумаем, ладно. — Сергей Сергеевич улыбнулся, но так, что невозможно было понять, всерьез он отнесся к этой мысли или посмеивается над нею. — А о стимуле я вот что вам скажу. В Средней Азии голодным верблюдам и ослам к впереди идущей арбе клок сена привязывают. Клок впереди маячит и таким образом стимулирует. Но ведь мы-то с вами не верблюды и не ослы! Вот вы говорите о переломе — мол, какой-то больной явится же для рака переломным. Верно, я тоже так думаю. Но почему именно в нашей клинике это должно произойти? И сколько больных до тех пор умрет в наших палатах, если мы будем ждать этого пресловутого «переломного»! А ведь нам экзитусы лавров не принесут, особенно сейчас, когда на базе нашей клиники, возможно, будет создан научно-исследовательский институт. Вы слышали об этом?

— Слышала, — сказала Крупина. Ей было неприятно. Она уже раскаивалась, что поверила профессору свои мысли. То ли не сумела толком изложить их, то ли в этих вопросах они с профессором действительно расходятся во мнениях? Неужели и это возможно? Она так привыкла во всем с ним соглашаться!

— Я очень вас прошу, Тамара Савельевна, — значительно подчеркивая слова, говорил Кулагин. — Я вас очень прошу с особым вниманием относиться сейчас ко всему, что делается в клинике. Да нет! Я знаю вас, как отличного врача и ответственного коммуниста, вы же наше партийное руководство, в конце концов! Я все знаю, и поэтому прошу именно вас: смотрите сейчас, как говорится, в оба. Не рассказывать же мне вам, как оно бывает: все хорошо, хорошо, а потом, в самый решающий момент, мелочь какая-нибудь — и все летит к чертям! Да вот кстати! Вернее, некстати… — С лица Кулагина напрочь, как маска, сошло оживленное выражение, и голос из бархатного стал довольно резким. — Так вот, «некстати»: откуда Тарасову стал известен диагноз? Ручаюсь, что сестра! Черт знает, как хранятся истории болезни! Хорошо, что у этого больного иммунность, так сказать, выработалась. Три операции и так далее. А если на свежего человека такой сюрприз? Пойдет, извините, в уборную да повесится. Кто отвечать будет? Короче, Кулагин прервал самого себя, — сестру Игнатьеву сегодня же ко мне!

— Она не дежурит, Сергей Сергеевич, — робко сказала Крупина, полностью разделяя гнев профессора.

— Вызвать! — Он немного помолчал, закурил, по привычке проследил взглядом за легким облачком дыма и уже мягче продолжил: — Я уезжаю скоро, Тамара Савельевна. Хочется спокойно уехать. Давайте все, что требуется, лишний раз обговорим. Сейчас, — Кулагин взглянул на часы, — Горохов зайдет. Что-то он раскопал в архиве интересное. За ним тоже поглядывайте! — Он пристально взглянул на Крупину. — Способный хирург Федор Григорьевич, даже очень способный, но терпения, терпения, говорю я, вам всем не хватает! Вырабатывайте, пока я жив!

Когда он заговорил о Горохове, Крупиной вдруг пришла в голову мысль — он все знает! И от этой мысли она залилась прямо-таки непристойным, свекольным румянцем. Ей даже жарко стало, и пот прошиб, потому что Кулагин не мог не заметить ее состояния.

Действительно, он с нескрываемым интересом смотрел на ее несчастное багровое лицо и, видно было, думал: что там у них случилось?

Чувствуя себя из рук вон скверно, Тамара Савельевна лихорадочно соображала, как бы уйти, под каким бы предлогом уйти, чтобы не встретиться сейчас здесь с Гороховым.

Но думать об этом было поздно. Горохов вошел, неся под мышкой какие-то конверты с рентгеновскими снимками. Крупина совершенно спокойно поздоровалась с ним; она мигом овладела собою и казалась только чуть более бледной, чем обычно.

Кулагин посматривал то на нее, то на Горохова, проследил, как они поздоровались, какими взглядами обменялись, и подумал: они — как рыбы в аквариуме, перегороженном стеклом: подплывают и больно ударяются носами о невидимую преграду. Что же все-таки произошло? Его раздражала мысль, что он мог чего-то не знать о ближайших своих сотрудниках.

Горохов опустился в кресло против кресла Крупиной. Он был как деревянный, скованный какой-то — Буратино в белом халате.

А она явно отвела от него глаза и уставилась взглядом в стену.

— Вот тут мы с Тамарой Савельевной о Тарасове беседовали, — неторопливо начал Кулагин, разбивая неловкое молчание. — До победы над раком, до радикальной победы, к сожалению, друзья мои, кажется, далеко. Почки пересаживаем, сердца трансплантируем, а рак ко́сит и ко́сит…

Кулагин говорил медленно, испытующе заглядывая в глаза то одному, то другому своему собеседнику. Оба молчали. Ну, хоть бы хмыкнул кто или кивнул, — ничего! Сидят как истуканы.

— Я еще когда́ консультировал этого Тарасова! Еще в терапевтической клинике. Ничего подозрительного, решительно ничего не было! — продолжал Кулагин.

— Было, Сергей Сергеевич! Было! — резко прервал профессора Горохов и принялся извлекать из коричневых плотных конвертов рентгеновские снимки с белыми ярлычками на углах. — То есть тогда, конечно, правильно вы подумали, что ничего нет, — уточнил он. — Но, поскольку теперь мы уже знаем судьбу больного и ход развития опухоли, можно засечь и ее начало. Теперь мы можем точно установить, где она началась. Вот!

— Подождите, — сказал Кулагин, останавливая Горохова. — Что это у вас?

— Так я же вам говорю! Я поднял из архива старые снимки Тарасова. Это черт знает, как повезло! Я и звонил вам поэтому. Теперь-то у нас сомнений нет — раковая опухоль на левой почке. Так? А вот посмотрите…

— Видел же я эти снимки! — с некоторым раздражением проговорил Кулагин. — А ну, зажгите, пожалуйста, свет! — попросил он Крупину, ближе всех сидевшую к выключателю.