Вильям Гиллер - Пока дышу...

Федор Григорьевич ощутил это и был по-настоящему тронут. Что ж, аплодисменты, выходит дело, достаются и врачу. И они не менее дороги, нежели те, что раздаются, к примеру, в Большом зале Московской консерватории.

— Выпьем за мою следующую операцию, — вдруг попросил Горохов. — Буду оперировать на сердце…

Он торопливо проговорил все это, словно боясь, что хозяин откажется. А Федор Григорьевич как бы задумал: вот если сейчас они выпьют за удачу, все будет хорошо.

Откуда возникло это чувство у трезво мыслящего Горохова? Скорее всего, из той обстановки доверия и хоть маленькой, но все же славы, которая окружала его весь день. Такое не часто выпадает. И ему казалось, что если здесь, эти вот люди, в этот день, пожелают ему удачи, они как бы станут его союзниками, помощниками, и тогда он прооперирует Чижову, и она будет жить.

— А как вы думаете оперировать? — вдруг буднично, словно речь шла о том, как Горохов думает провести отпуск, спросил хозяин.

Они уже чокнулись, выпили, и сейчас оба хрустели огурцами.

Эта подчеркнутая простота интонации удивила и крайне заинтересовала Горохова. Вот так чубчик! Он мельком глянул на молоденького врача и отметил, что сейчас уже тот не смотрит на него снизу вверх, а, пожалуй, по-товарищески сочувствует ему, профессионально сочувствует: да, мол, у каждого из нас свои трудности, свои рубежи, которые сложно, а иной раз и страшно брать.

— Как думаю оперировать? — переспросил Федор Григорьевич и по вкоренившейся студенческой привычке словно бы поискал взглядом доску.

Хозяин мигом понял этот взгляд, вскочил, опять куда-то побежал и вернулся с белым листом и шариковой ручкой.

— Ну вот, — сказал Горохов и задумчиво посмотрел в окно — опять же так, как смотрят студенты на стену, на потолок или за стекло аудитории, будто именно оттуда и придет к ним правильный ответ на поставленный профессором вопрос.

Черное ночное стекло, отражавшее стол и самоварные блики, таинственно мерцало, начало слегка синеть — зарождался рассвет. Предутренняя прохлада просочилась в комнату, было очень тихо. И вдруг нахально-звонко, так, что оба они вздрогнули, зазвонил будильник.

— Чтоб тебе! — сказал чубастый доктор и в третий раз кинулся в глубь своих тесноватых апартаментов.

— Почему в такую рань? — спросил Горохов, когда он вернулся. Еще не было пяти.

— Единственное время, когда можно подзаняться. И то, конечно, если нет чепе, — сказал хозяин.

— Ну, так как? — спросил Горохов, когда схема операции была вычерчена и чубастый долго висел над ней, опершись ладонями о стол. — Ты бы взялся?

Доктор погасил лампу. Было еще темновато, но свет, хоть и новорожденный, делал ее уже ненужной. Разогнувшись, чубастенький постоял, обхватив руками свои локти и сбычившись. В белесом сумраке он казался большим и хмурым, но Федор Григорьевич понимал, что парень просто напряженно думает.

— Сейчас я бы, конечно, не взялся, — наконец сказал он. — Но постарался бы сделать все, чтобы это не было неизбежно, чтобы можно было повременить. А потом, со временем, пожалуй, рискнул бы.

Он сказал это и так уверенно вскинул голову, словно уже сегодня должен был вместо обычного обхода больных встать к тому грозному операционному столу.

— Ну, а коль я уже «со временем», то мне пора становиться! — Горохов тоже поднялся, потянулся. Странно, от бессонной ночи не осталось ни сонливости, ни усталости, наоборот, было чувство, что она оказалась очень нужна, эта ночь, избавившая его от остатков нерешительности и сомнений. Он полетит сейчас домой и будет оперировать Чижову.

Единственное, что теперь его волновало, — не выписал ли ее Кулагин перед отъездом в отпуск? Ну ничего, даже тогда он найдет эту женщину и избавит ее от обреченности. Сейчас он верил, что в силах это сделать.

Он простился с чубастеньким доктором тепло, как с лучшим другом, как с братом, потому что молодой его товарищ, и сам, пожалуй, не подозревая того, очень помог ему в эти тихие звездные часы.

Профессор Кулагин несколько раз ловил себя на какой-то, если можно сказать, подсознательной мысли, что надо бы как-нибудь поговорить с сыном о труде врача, доказать ему, прямо на бумажке рассчитать, что за адов труд у заурядврачей, какое отсутствие возможности проявить даже те способности, какие в тебе есть, а не то что развить новые.

Эта надо было сделать, чтоб у мальчика и в мыслях не осталось сожалений о его полудетском стремлении поступить в медицинский, пойти, так сказать, по стопам отца.

Сергею Сергеевичу не хотелось, чтоб сын строил жизнь только на основании слепого доверия к отцу. Нет, пусть сам до конца поймет, что не в воле отца было дело, а в объективной реальности.

Он даже испещрил однажды цифрами листок, который собирался показать Славе, и сам поразился, как убедительно выглядели эти пригвожденные к бумаге цифры.

А какой-нибудь провинциальный врач? Это же еще бесперспективней, это просто-напросто дорога в никуда!

Вот поехал милейший Федор Григорьевич в район. И очень хорошо. Пусть сравнит теперь, как живет и работает он и как другие прозябают.

Конечно, Слава мог бы возразить, что не обязательно ишачил бы в поликлинике. Вот он же, его отец, вырвался! Верно. Впрочем, нет, этого Слава из гордости не скажет и из скромности: не станет сравнивать себя с отцом..

Слухи об организации научно-исследовательского института для Сергея Сергеевича давно перестали быть новостью. Уже и в городе об этом поговаривали. И жены многих врачей — конечно, врачей, занимающих хоть сколько-то видное положение, — по секрету друг от друга прикидывали возможности получения новых квартир. А работяг врачей районных поликлиник слухи эти вовсе не интересовали. Собственно, поначалу и Кулагин не был уверен, что хочет возглавить этот НИИ. По привычке все взвешивать на бумаге он и для себя заготовил однажды два листка: на одном записал все, что касалось мединститута, а на другом — научно-исследовательского. Получилось довольно наглядно.

Мединститут: готовит врачей (тех самых, несчастных!), аспирантов (ну, этим полегче, среди них и бездельники попадаются и, представьте, отлично существуют), ординаторов (эти работают, но можно ли сравнить их размеренный труд с непрерывной беготней участкового врача?). Далее: институт сам составляет план научных работ, сам ставит проблемы.

А институт научно-исследовательский уже не столь самостоятелен. План он получает от Академии медицинских наук и Министерства здравоохранения. Бывает, разумеется, что и сам выдвигает какие-то темы, однако обязан согласовать и уточнить их с той же Академией медицинских наук.

Меньше самостоятельности? Безусловно. Однако перспектив больше и всяких возможностей тоже.