Витаутас Юргис Бубнис - Осеннее равноденствие. Час судьбы

Кристина улыбнулась вопросу тети Гражвиле, хоть он и не показался ей смешным. Но что сказать, не знала.

— Болезнь, — выкрутилась. Так ответить было проще всего. — Болезнь, скорее всего, артрит.

— Говоришь, болезнь? — Гражвиле насупила лоб, зачмокала тонкими сухими губами. — Не знаю, детонька…

— Болезнь документы не спрашивает. Если кому суждено…

— Что суждено? — подхватила тетя Гражвиле. — Кем суждено?

— Так говорится… Едва рождается человек, а в его генах уже может быть… Наука теперь такие каверзные вопросы изучает, тетя Гражвиле, что начни я тебе объяснять…

Тетя Гражвиле махнула рукой:

— Не надо, детонька, не начинай.

Однако Кристина, словно желая покрасоваться перед тетей Гражвиле своими познаниями, добавила:

— Скоро возьмут капельку крови, исследуют и скажут, что тебя ждет, какими болезнями будешь хворать и даже когда умрешь.

Тетя Гражвиле посмотрела грустно и спросила:

— А разве так будет лучше? Разве человеку от этого станет легче? Ох, не хотелось бы мне, не хотелось… Но кто все-таки скажет, за что иногда человека так страшно карают? Почему жизнь для него становится лютой мачехой? Горе ты мое… А если не можешь ответить попросту, то и не отвечай. Мы много чего не знаем, не понимаем.

Кристина заставила себя перекусить и выскользнула в дверь. Заглянула во дворик Миколаса Тауринскаса, там двое незнакомых мужчин доставали из прицепа трактора тяжелые мешки. Она спустилась к озеру. Перед глазами все еще маячила Думсене — и та, из прошлого, говорившая прекрасные звонкие речи, и сегодняшняя… «Тень… исковерканная, поломанная». Почему так? Почему? Ах, сколь наивен вопрос тети Гражвиле. И все-таки… Кристина застыла, словно напоролась на что-то ногой. На мостках, высоко подоткнув подолы пестрых платьев, стирали две женщины. Другие с лодок полоскали белые простыни, сорочки. Звякали ведра, плескала вода, по лугу вереницей носились дети. Кристина, казалось, никого не видела, не узнавала. Свернула на тропинку, ведущую влево, по которой ходила утром, и чуть не побежала. Возле валунов, торчащих на краю озера, разулась, огляделась и вошла в воду. Который же из этих валунов — их? Где ее и Паулюса камень? Ах вот этот, с вогнутым, словно седло, хребтом, со скошенным боком, обращенным к просторам озера. Но где же буквы? Где каменная клятва — К. и П.? Криста протянула руку (как когда-то) и кончиками пальцев (как когда-то) коснулась валуна. Но бок камня был гладким, отшлифованным, вылизанным волнами.

Как девочка-подросток уселась на валуне, подогнула ноги, обхватила руками колени. Ах ты, господи, какая ты, Криста, небось все еще веришь в старую сказку? «Принц усадил Золушку на коня и ускакал…» А ты, товарищ Думсене, веришь? Злая усмешка скользнула по губам, губы дрогнули — скажешь, не Думсене зажгла в тебе желание продолжать учебу? Скажешь, не по ее наущению ты заупрямилась — не я буду, если не стану такой, как… И ты оставила Вангай, оставила Паулюса… Может, побоялась стать Золушкой? Ах ты, господи, какая ты…

Мелкие спокойные волны катили к берегу, плескались о валун.

А может, это и не тот валун? Может, тот валун давно вытащили на берег и взорвали? Сколько лет прошло, не упомнишь…

Кристина упиралась, отнекивалась — как-нибудь в другой раз, — однако Чеслова не отпускала ее руки, тащила в густой полумрак коридора.

— Разве не соседки, не старые знакомые? В детстве все вместе да вместе, потом же опять…

Они столкнулись лицом к лицу у входной двери. Кристина возвращалась с озера — задумавшись, глядя себе под ноги, — а Чеслова свернула с улицы, добежала до двора и, увидев ее, хлопнула в ладоши: будто заранее условились! Ее крепкие пальцы сжимали локоть как клещами.

— Посидим, потреплемся.

Кристина, которую чуть ли не силой толкнули в дверь, прежде всего увидела согбенную спину мужчины. У окна, верхом на стуле, положив подбородок на спинку, сидел мужчина, держал перед собой в вытянутых руках фотографию женщины и так пристально глядел на нее, что не сразу расслышал шаги. Когда расслышал, плечи вздрогнули и руки поспешно опустились.

— Присаживайся, Криста, — Чеся ладонью смахнула со стула крошки и ткнула пальцем в мужчину. — Бронюс! Оглох, что ли, Бронисловас?

Бронюс Гедонис все еще медлил, плотная фотобумага шелестела в его руке.

— Гостья у нас.

Бронюс повернул голову, покосился через плечо и повернулся вместе со скрипучим стулом и фотографией. Близорукие покрасневшие глаза замигали, затрепетали редкие ресницы, взлетели выцветшие брови. Спохватившись, надел очки с толстыми стеклами, ухмыльнулся до ушей и стал оправдываться:

— Занят по горло, погружен без остатка… Будем знакомы, — вскочил, протянул вялую руку с порыжевшими от проявителя пальцами. — Чеслова мне о вас много рассказывала.

— Фотографией интересуетесь? — сказала Кристина — должна же была что-то сказать — и торопливо выдернула пальцы из его узкой потной ладони.

— Интересуюсь? Не то слово. Живу. Как уже говорил, погружен без остатка.

— Знаю.

— Может, читали в прессе? — оживился Бронюс, взял со стола пухлую папку с фотографиями. — Участвовал в зональной выставке, и один обозреватель обо мне с похвалой написал. Перспективен! Или видели фотоэтюд? Этой весной в «Женщине» напечатали, полумиллионным тиражом!

— Увы, нет. Тетя Гражвиле мне рассказывала.

Бронюс разочарованно швырнул папку обратно на стол, однако снова потянулся за ней.

— Хоть и времени в обрез… а то мне как раз надо…

Чеся подбоченилась.

— Куда побежал?

— Куда? Не так просто ответить определенно, Чеслова. Есть у меня один замысел. Экстразамысел. Надо немедленно его реализовать.

— Не дури, Бронисловас.

— Я дурю, значит? — Бронюс потер ладони о рыжие вельветовые штаны. — Если б я дурил, то сегодня не обедал бы… Уважаемая соседка… — вспомнил про Кристину, взвесил папку в вытянутой руке. — Вот мой капитал за каких-нибудь пять лет. Лучшие работы. Многим знатокам показывал, хвалят. А с чего все началось? Долго искал свою тему, признаюсь, мучился. И вот… Вы, соседка, как выросшая над озером, полагаю, поймете мою идею и своей подруге Чеслове скажете: есть смысл…

Глаза Бронюса заблестели. Он, казалось, слезно умолял: выслушайте, поймите, поверьте и моей жене Чеслове растолкуйте…

— Представьте себе, катаюсь как-то на лодке. Время года как сейчас, скоро осень, солнце низко, небо на западе в облаках. Я все гляжу, гляжу в ту сторону. Фотоаппарат в руке, весла брошены на волю волн, а я все гляжу на берег, на солнце, какое-то мглистое, на лошадь, пасущуюся на берегу, на идущего по тропинке человека, на их вытянувшиеся тени… Так вот, сижу я так, гляжу, и вдруг меня озарило! Закат! Вы понимаете — закат! Закат и человек. Старый человек, молодой, маленький ребенок… Закат и природа, деревья, животный мир. Вы обращали внимание на закатное небо перед грозой, перед стужей?.. О, сколько здесь всевозможных нюансов!..