Анатолий Галиев - Расколотое небо

На улицах тыкал тростью в дома:

— Вон тот… видишь? Крыша четырехскатная? Мой был. Вот тот — не мой… Но я глаз на него положил. Хотел контору там ладить. А это вот — театр! Без единого кирпича из одного дерева собран! Красота? От деревянности внутри резонанс превосходный, как в гитаре.

На кокетливом, многошатровом здании театра висели красные лозунги.

— Тут теперь разные митинги гудят, а раньше, знаешь, Шаляпин пел! — объяснял охотно Рыкалов. — Не забывал. Волгарь ведь. Я ему три ящика шустовского коньяку послал. Не отверг. Принял. А вот в гости, на чаек, не зашел! Отверг! Эт-та понятно! Талантливый человек имеет право на гордость! А в театрике этом — и мои деньги есть. Я там кресла в плюш обделал, все на мои!

Дома, зайдя в кабинет и отдышавшись, Рыкалов усадил Свентицкого в кресло, вынул графинчик с хересом, сказал:

— Слушай… Это мне родич прислал!

Покопавшись в бюро, вынул письмо, уже засаленное от частого чтения. Отведя письмо в сухой ручке по причине дальнозоркости, начал медленно, с выражением читать:

— «С приветом к вам… (Ну, это неважно… Ага, вот!) Ждали мы нашу русскую Добровольческую армию, как воды среди пустыни. Генералу Май-Маевскому подарок от городского купечества и коммерции был приготовлен: крест платиновый, с золотой насечкой и редкостной эмалью; Победоносец на образке, возраст которому многие века. Их высокопревосходительство подарок приняли и на банкете сказали радостные слова насчет торговли, одним словом, все будет, как прежде… От счастья мы одних пожертвований собрали на сорок тысяч в золоте, не бумажками. Теперь локти грызем, да поздно. Нету, Феофан Борисович, той русской армии, которая была. И совести в офицерах вовсе нету. Волки кровавые, псы алчные — только и скажу. Стекольный мой заводик я забрал назад у комиссаров, просил только рабочих моих слегка посечь для устрашения. Они же, собрав их в заводском дворе, открыли пальбу по ним из пулеметов и побили множество народу нужного. Мастера Акинфиева, который стекло варил почище богемского, прострелили шестью пулями навылет, от чего он помер. От ужаса и злобы рабочие мои разбежались. Которых похоронили, которые ранами мучаются, а которые в лес ушли — противоборствовать. Кому работать? Некому! И это еще не все. Погром был среди жидов. Да и по православным ударило. Для нынешних-то наших освободителей, оказывается, и крест не защита. Грабеж произошел во всем городе и даже во многих именитых семействах. У коммерсанта Зонина среди ночи было забрано все имущество в виде металла и каменьев, даже полы вскрывали, искали тайники. Со склада Лопатина какой-то неизвестный офицер вывез весь запас кож. У Михалевых дочку снасильничали, а она была на выданьи. Много страшного грабежа произошло в городе, а в гимназии открылся бордель с куплетами. Что ни скажешь, один ответ: „Вы тут большевикам ж… лизали! Теперь — хлебайте!“ А ты ведь знаешь, что не было у нас к ним, кроме ненависти, никакого чувства. Только по сравнению с этими большевики совестливей. Конфискуют, так без битья по мордасам, и жен не трогают. Эти же — одним часом живут, нету у них никакой чести. Я сильно хвораю, боюсь левый глаз вытечет, потому что получил по нему своей же хрустальной вазой. Ворвался среди ночи караул из трех офицеров пьяных, один даже полковник был. Отобрали у меня весь мой фарфор саксонский, японский и китайский, который я всю жизнь собирал. Хрусталь тоже забрали. Я пробовал возражать, а они мне на голову ведро надели и сильно били по ведру наганами. А весь запас стекла оконного, который я еще с четырнадцатого года берег на складах, тоже отобрали. На станции стоят эшелоны товарные. Под видом боевых трофеев грузят эти волки все, что выгребут, отправляют в город Ростов, где продают местным гешефтникам за большую цену. Вот тебе и освободили…»

Рыкалов отложил письмо в сторону.

— Ну, дальше не интересно… Дурак он, конечно, со своим стекольным запасом. При бунтах прежде всего стекла бьют! Но не в этом суть! Как же такая армия Москву возьмет, если она подобным занялась? Где в ней стержень? А если возьмет, это что же, по всей России грабиловка начнется? Ну а не начнется, все равно, как таким власть доверить?

— Не понимаю, с чего вы это мне говорите? — сказал Свентицкий.

— А потому, что смотрю я на тебя и вижу: глупый ты! От чего у меня прячешься? От жизни? Так дела не делаются! Всю удачу просидишь здесь, под юбкой! Не спорь.

— Это к чему?

— К тому… — сказал Рыкалов. — Думать вперед надо. Мне вот помирать пора, а я думаю. Вот скажи мне, пожалуйста, кто город Баку великим городом сделал? После Москвы и Питера третьим считался… Не догадываешься? Капитал! А чей капитал? Кто такой Нобель? И прочие? Бельгия, Англия и даже Швейцария тут свой интерес блюли! Я к тому говорю, Леонид Леопольдович, что ты сын своего родителя и в купечестве должен понимать… Нужна нам на русской земле твердая власть! А, сам видишь, православная наша армия с генерал-адмиралами в головке — подгнила… Вот и остается одно: на закордонного солдатика надеяться! Англичан уважать… Астрахань — городишко торговый. На стрежне торговом стоял, стоит и стоять будет. Вот и надо, чтоб тут у нас к своему концу Совдепы-то прикатились! Надоело ведь…

— Это от России отвернуться?

— Зачем же? — засмеялся Рыкалов. — Наоборот, британца к русской земле приохотить, заставить уважать россиянина! Думаешь, они без нас обойдутся? Дудки! Как настанет время ладить мирную жизнь — придут! К нам! К тебе, скажем! Потому что ты есть — специалист по аэропланным делам. А раз аэропланы природа родила, значит, они будут улучшать свой вид и необходимость для каждодневной жизни. Ко мне придут! Потому что я на финансовых операциях в торговле, в рыбном деле — большая голова! Другой такой в России нету. Коммерсант, инженер, человек с умом и профессией еще знаешь как будет надобен! Их британскую власть мы не тронем… Пусть властвуют! А хозяйство к рукам сызнова приберем… Надо будет, и капиталы в дело бросим! Золотишко, оно всегда в силе! А знаешь, сколько его в России зарыто? Нет, мой тебе сказ, их сила возьмет! Иначе бы сидел я здесь? Персия не Персия, а уж где-нибудь среди болгар я бы себе место давно нашел… Только зачем?

— Заманчиво как… — задумчиво сказал Свентицкий.

— Заманчиво-то заманчиво, только будущую жизнь того… заработать надо… — туманно произнес Рыкалов.

— Что я должен делать? — спросил решительно Леон.

— Вот это другой разговор! — обрадованно хлопнул его по плечу сухой ручкой Рыкалов. — Сведу я тебя с кем надо. А пока пошли, покажу кое-что…

Они вышли из дому, влезли в челн на протоке. Леон, отпихиваясь шестом, погнал лодку. Через полчаса причалили к берегу у старого, заброшенного лабаза. Рыкалов пошел впереди, толкнул ногой скрипучую дверь, за ним вошел Свентицкий. На парах лежал, храпя, полный человек, рыжая борода торчала в потолок, на брюхе по атласу шевелились перламутровые пуговички.