Анатолий Галиев - Расколотое небо

Рыкалов злобно ткнул в брюхо кулаком:

— Дрыхнешь, сволочь?!

Полный вскочил, замямлил виновато.

Свентицкий покосился на него и вдруг понял, что этот толстяк его уже не так и интересует. Главное было другое: под стеной в ряд стояли пять зеленых новеньких «максимов», рядом — штабель ящиков с патронами, на полках уложены в ряд карабины, отдельно стоял тяжелый флотский пулемет «виккерс» на треноге.

— Все на мои добыто! — сказал Рыкалов с гордостью. — Все!

— Сколько ждать-то можно? — зевнул лениво полный.

— Подождешь! — сухо сказал Рыкалов.

Молочков появился дня через три, пришел в дом к Рыкалову с тремя чекистами, объявил, что у купца, по всем сведениям, скрывается дезертир Свентицкий. Рыкалов божился, что в доме никого нет. Настасья Никитична, обомлев от ужаса, пыталась спрятать Леона на дамской половине, но он вежливо отодвинул ее, сказал с гордой печалью:

— Я русский офицер, сирень моя! И под юбками скрываться мне честь не позволяет…

— Тебя же убьют! — охнула поповна.

— Что ж… — пожал плечами высокомерно Свентицкий. — А ля герр, ком а ля герр… На войне как на войне!

До «паккарда» его чекисты вели под револьверами. Рыкалов глядел в окно. Леон кивнул ему успокаивающе.

Когда автомобиль повез его по улицам, сказал Молочкову:

— Дай закурить! Почему раньше не брали?

— А что — надо было? — осведомился Молочков.

— У них выступление сегодня в ночь назначено. Ударят по телеграфу, реввоенсовету, вокзалу, пристаням и аэродрому.

— Ловко подгадали, — сказал Молочков. — Город-то почти пустой…

— Почему пустой? — удивился Свентицкий.

— Да… ты ж ничего не знаешь… — спохватился Молочков. — На Дону, на Южфронте, дела полностью хреновые, сплошная каша. На Воронеж конный корпус генерала Мамонтова жмет по нашим тылам. Москва уже готовится к обороне. Вот и приказано нам не сидеть тут, на бережку, обороняясь — отдать все, что можно, до последнего штыка, на помощь Южфронту. Полк Коняева уже на пристанях грузится, приказано высадиться у Черного Яра, пройти маршем по степям, до железной дороги Царицын — Тихорецкая, ударить вдоль дороги, отвлечь на себя контры сколько можно…

— А Царицын?

— А Царицын ихний… Они там такую оборону завернули — голыми руками не возьмешь.

— Дойдут до Москвы?.. — помолчав, спросил Леон.

— Нет, — сказал уверенно Молочков. — Сейчас за Москву драчка пошла не только близ Курска и Воронежа. Сейчас такое дело: где только можно, контру в бой ввязать приказано, не давать перевозить им на север резервы для окончательного броска. Так что, выходит, и мы тут, в Астрахани, вроде как за Москву заступаемся…

— А как же со здешними огурцами справитесь? — осведомился Леон.

— Справимся… — сказал Молочков. — У нас особый коммунистический батальон есть! Народ железный. Нам, главное, было знать, когда они выступают. Ну а раз сегодня — флотские помогут. Кто у твоих знакомых за главного?

— Точно не знаю, — сказал Леон. — Но разговор был: какой-то полковник прибыл, из самого Ростова.

— Ну? — напрягся Молочков. — Тут он? В городе?

— Нет… Где-то в низовьях, в плавнях сидит, у казачков… Казаки по протокам на лодках должны подойти.

Молочков покосился удивленно.

— Слушай, что это с тобой? То противился, а тут вроде даже рад, что меня видишь…

— Я «их» видел, — угрюмо сказал Свентицкий.

— Неужто даже с бандюгами, которые Щепкина гробили, видался?

— Это мелочь… — невесело усмехнулся Леон. — Ты только не думай, что я из-за тебя стараюсь! И даже не из-за Даньки и наших аэродромных! Тут дело страшное…

— Какое такое?

— Да они русские только по фамилиям! — яростно заволновался Свентицкий, даже лицо побелело от злости. — Нет, право слово, так… Им волю дай, они всю Россию в куски растащут, кому угодно продадут! Лишь бы все, как раньше, было…

— А. Так тебе Россию жалко?

— Да!

— Ну что ж… — сказал Молочков. — Это правильно. Хоть что-то понимать начал! Ничего, с этого начал — и к главному дотопаешь! Спасибо тебе!

— Спасибо потом скажешь… Знаешь, где у них склады оружия? Лабаз на Потемкинской, такой старый…

— Это нам известно.

— В морге, при лазарете… Полторы тысячи патронов, шесть пулеметов.

— Ого! Вот это нам не известно… — радостно сказал Молочков. — Давай дальше!

Доклад свой Леон кончил уже в кабинете. Устало спросил:

— Ну а теперь мне куда?

— Тебе? — Молочков оторвался от телефонов, запаренно глянул: — А тебе на пристань надо! Отряд-то твой с Коняевым уходит!

На причалах стоял гам, ругань.

По сходням заводили на баржи коней, грузили сено в кипах, седла, амуницию, закатывали горные пушки. Пыхтели на воде три буксира. Шлепая плицами, отвалил и пошел вверх по Волге большой пассажирский пароход, загруженный солдатами. Кто-то на палубе наяривал на гармонике: «Ие-х, яблочко, куды котишьси?»

Щепкина Леон увидел случайно. Тот сидел на мешках с мукой, грыз яблоко.

— Где наши, Данечка?

— А… пришел! — Щепкин даже не удивился, чем сильно обидел Леона. — Вон они, уже на барже…

Тяжелая посудина, разворачиваемая буксиром, отваливала от причала. На палубе были видны бочки с бензином и касторкой, ящики с отрядным имуществом… Нил Семеныч и Афоня стояли на корме, прощально махали руками. За ними Леон увидел мастерового Балабана, огромного Кондратюка, мотористов.

— Ничего не понимаю! — растерянно сказал Леон. — Они вояжируют, а ты сидишь?

— Все правильно, Ленька! — сощурился спокойно Щепкин. — У нас ведь остался только «фарман» — чего его разбирать, грузить, потом выгружать, собирать? И так не машина — труха! Глазунов площадку приготовит под Черным Яром, вот и перегоним ероплан! Да еще немножко подальше сгоняем, поглядим: что там, в Царицыне? Ладно, здорово!

Они пошли с пристани, не оглядываясь.

«Фарман» стоял на аэродромном поле, как сирота. В опустевшей дачке только ветер шелестел соломой подстилок, на которых спали авиаторы.

Маняша стирала близ дачки. Увидев Леона, оглядела придирчиво, сказала:

— Сымай рубаху! Пропотел же весь… Ты где был? Постирать, что ли, было некому?

— Некому, — засмеялся Леон.

К вечеру Молочков неожиданно привез на аэродром Дашку и остальных щепкинских сестер, брата.

Сказал:

— Пусть тут побудут. У здешней контры на весь щепкинский род обида. Еще, тронут малых. Им сегодня ночью в городе лучше не быть!

К ночи на аэродром, почти незаметно, кружной дорогой, пришла полурота латышских стрелков, быстро заняла оборону.

— Во как нас берегут! — сказала гордо Маняша. — Почти как царя! В прежние времена…

Ночью на дачке заснули только малые. Маняша тоже, правда, прилегла, но не спала, все прислушивалась к осторожной тишине над Астраханью, поглядывала на мужиков.