Анатолий Галиев - Расколотое небо

Леон и Щепкин сидели в бывшем тумановском кабинете, пили чай, о чем-то толковали.

В руках у Щепкина были маленькие самолетики, он их настрогал из лучины, когда раненый лежал. Все чего-то расставлял их на столе в мазанке, двигал, делал какие-то записи в толстом зеленом блокноте для железнодорожных весовщиков с квитанциями, на которых стояли таинственные слова «брутто» и «нетто».

Вот и сейчас встретил дружка, уселись, как малые, начали двигать самолетики, играться. Смех…

Сквозь дрему Маняша слышит, как Даня говорит увлеченно:

— Скажем, имею я в отряде четыре бомбардировочные машины…

— Это какие же? — возражает Леон. — Где ты их взял?

— Я пока условно…

— Ах условно, мон шер… Ну-ну, дальше?

— Ты слушай! Бомбардировка маршевых белых колонн сейчас как происходит? Прилетают машины к колонне и сразу вываливают на нее весь бомбовый груз. Колонна в панике разбегается, но тут же собирается вновь… А если я ставлю машины над противником в круг и бью его беспрерывно в голову и хвост, но так, что в каждую минуту бомбит только одна машина, то время действия на противника как бы растягивается и успех от этого будет значительный… Понимаешь?

— Это все хорошо… Только никаких машин у тебя нет… — слышит Маняша смех Свентицкого. — Зачем тебе голову ломать?

— Сейчас нет — когда-нибудь будут… — вздыхает Даня, двигает по столу аэропланчики из щепочек, дымит махрой, задумывается, ероша волосы. Маняша косится на него, а все про свое думает: глупость все это, только бы война отгремела, бросит он смертоубийственное занятие, и запретит она ему все это поганое дело. Человек семейный, сестры, брат, да и свое дите, конечно, будет. Образование у него есть, в механизмах смыслит, может машинистом в депо на паровоз, может на пароход пойти служить к паровой машине. Только не в небеса. Пусть птички летают, у них характер такой и устройство всего организма, чтобы летать.

Дом у дедули, хотя и старый, а если ремонт дать, на многие годы жилья хватит. Только крышу новой дранкой покрыть, печку переложить, чтобы не дымила. Ставни можно покрасить в зеленую краску, а по ней маки пустить суриком, для красоты и веселья. Полы глиняные не годятся, будет маленький, станет по земляному полу босиком бегать — и простудится. Значит, надо будет досок на верфи выпросить и настелить хороший деревянный пол, а на него дорожку ковровую. Еще бы хорошо из мебелей купить кресло-качалку для дедули, а под книжки бамбуковую этажерочку с выжженными узорами и надписью «Привет с Кавказа». Господи, была одна, ничего не надо было! А теперь, как подумаешь, голова кругом идет. И корыто для стирки новое, и таз эмалевый малыша купать, и колыбельку ему, и кровать на обоих, и стол. А если корова будет? Для нее баз нужен… Сено… А Дашку учить надо! И сестер, брата щепкинских на ноги ставить! Заботы…

Уже сквозь сладкую дрему слышит Маняша:

— Мы ушли, выходит, Астрахань голая остается?

— Зачем же? — отвечает Щепкин. — Есть приказ. Со станции Алтаты новый отряд перебрасывают, пять машин, что они там, хуже нас? Закроют городишко.

…Пальба началась в третьем часу ночи. Редкая, прокатилась над городом. На Волге несколько раз ударил миноносец.

Больше на аэродроме ничего не слышали.

Утром прикатил веселый Молочков в простреленной насквозь фуражке. Сказал:

— Ах, попалась, птичка, стой! Не уйдешь из клетки... Можете не спрашивать, все одно ничего не скажу! Летите себе спокойно, у нас — полный порядок!

Маняша, отворачиваясь, пробурчала Щепкину:

— Ладно уж! Не тяни душу…

Поцеловала, а плакать ушла за дачку, чтоб никто не видел.

Леон помог Щепкину натянуть комбинезон. От былого шелкового великолепия уже осталось мало чего: комбинезон был грязен, прожжен во многих местах. Договорились вести машину по очереди. Из оружия были только парабеллумы, их проверили, сунули за пазухи, чтобы не захолодела смазка на высоте.

Щепкин потискал на прощание детвору, сказал Даше:

— Ты с ней не скандаль! Она вас любит…

— Знаю! — буркнула сестра. — Вот это отдай…

Щепкин недоуменно поглядел на первый том энциклопедии на букву «А», который она протягивала:

— Кому?

— Афанасию вашему, — серьезно сказала Даша. — А то он совсем дурак. Никакого образования.

— Привет, что ли, передать? — усмехнулся Щепкин.

— Можешь, — разрешила высокомерно Даша.

Леон, сердясь, закричал из «фармана».

— Иду! — отозвался Щепкин. Стрелки-латыши стояли у аппарата, им было все объяснено: что делать, чтобы эта летающая мебель все-таки оторвалась от земли.

Когда взлетели, Щепкин оглядел с высоты разбросанный, в рыжих пятнах листвы, город, пристани, темную Волгу и удивился: вроде бы должна быть в душе угрюмость, сколько машин потеряли, сколько народу здесь побито, но чувства, что бой проигран, не было, было ясное понимание: отдано все, что можно было отдать, сделано все, что можно было сделать.

…Когда выгрузились под Черным Яром на берег, Глазунов приказал отрядного имущества не разбирать: все одно завтра сниматься и отсюда идти с полком в наступление. Одно только и сделали: очистили от кустарника и кочек посадочную площадку, по углам которой Нил Семеныч приказал поставить четыре бочки с мазутом. На тот случай, если «фарман» будет садиться ночью, запалят сигнальные огни.

Под берегом грудились баржи, буксиры, два парохода, с них скатывали орудия, телеги с припасом.

Полк вытягивался на берег, разворачивался к маршу. Когда в небе раздался стрекот аэропланного мотора, на баржах радостно закричали, кидали в воздух шапки, приветствуя.

Колыхало аэроплан, как лодку на крепкой волне, ветер сшибал с курса. Даже снизу было хорошо видно, как надувается пузырями обшивка, под хвостом болталась лохматая полоска, видно ободрало на взлете в Астрахани.

Колеса «фармана» крутились, казалось, он касается ими воды.

На посадку он плюхнулся тяжеловато, мотор Щепкин выключил еще в воздухе, слышно было, как затрещала тележка шасси и, гулко подскакивая, застучали по земле колеса.

Щепкин и Леон даже не вылезли из машины, только размотали шарфы, прикрывавшие от ветра. Несмотря на защиту, лица их были запудрены мелкой серой пылью.

— Долей бак, Семеныч… — сказал Щепкин. — Сгоняем на Царицын.

Пока доливали горючее, Афанасий притащил пилотам котелок сладкого горячего какао. Те попили, Щепкин ухмыльнулся, сказал:

— А тебе, казачок, привет от моей Дашки!

— Очень надо… — краснея, пробурчал Афоня.

— Надо не надо, а держи… — Щепкин протянул Афанасию толстую книжку. — Это тебе от нее с приветом!

Когда «фарман» ушел на Царицын, Афанасий залез между ящиков с отрядным имуществом. Вчитывался, щурясь, в непонятные слова энциклопедии: «Аллигатор, или кайман, есть название одного из принадлежащих только Новому Свету семейств пресмыкающихся…»